Мы уже целых семь часов кружимся в воздухе. Механик заметно нервничает, то и дело проверяет наличие бензина и, когда оказываемся над большим лесным массивом, докладывает командиру: бензин кончается.

Садиться пока некуда. Командир подбирает наддув, уменьшает мощность, переводит работу моторов на малые обороты. Боясь пролететь мимо Москвы, мы начинаем менять курсы, летаем по треугольнику и тут окончательно теряем ориентировку. Механик настоятельно требует посадки. Впереди мелькнула полоса желтоватого цвета, вглядываемся — какой-то пустырь. Решаем садиться, но в первый заход не успеваем, а на повторный бензина может не хватить. Принимаем новое решение — лететь вперёд, пока хватит горючего.

Тем временем начинает светать. Вот уже восемь часов, как мы в воздухе. Механик предупреждает, что указатель бензина на нуле. А где мы летаем — по-прежнему остаётся неизвестным: то ли плутаем между тросами аэростатов заграждения, то ли вернулись на территорию, оккупированную врагом.

Впереди мелькнуло зеркало какого-то водоёма.

— Река! — крикнул обрадованный штурман.

Командир, который в этот момент вёл нашу машину, хотел сделать крутой разворот, чтобы выйти на реку, но я затормозил параллельным штурвалом. Да он и сам спохватился: на крутом развороте остаток бензина на дне бака могло плеснуть в сторону, заборник бензина обнажился бы, а моторы встали. Осторожно, плавно, с малым креном, «блинчиком», как у нас говорят, мы развернули самолёт по руслу реки и полетели по ее течению.

Куда приведет нас эта река, неизвестно, но если уж падать, так лучше на водную поверхность, чем в лес: и самолёт не разобьем, и сами живы останемся. Тем временем рассвело, а впереди по курсу сквозь дымку утреннего тумана мелькнули силуэты каких-то строений.

— Город! — крикнул штурман.

И сразу все забеспокоились: дотянем ли до аэродрома, есть ли здесь аэродром, кто в этом городе — свои или гитлеровцы?

Так или иначе, надо было садиться. Вот наконец и аэродром, а на нём, на стоянках, — родные длинноносые «МИГи». Свои! Мы — дома!

Командир с ходу направляет машину на аэродром, чтобы не упасть на его границе. Едва мы коснулись земли, как лопасти винтов стали вращаться вяло, по инерции, а затем и совсем замерли: мы израсходовали своё горючее до последней капли, долетели, как говорится, «впритирку». Но нам нужно было освобождать взлётно-посадочную полосу для других самолётов. Используя инерцию катящегося по земле самолёта, командир нажал правый тормоз — машина развернулась, немного откатилась в сторону и стала как вкопанная.

Облегчённо вздохнув, мы один за другим ступили на твёрдую землю. Хотелось размяться после восьмичасового полёта, а главное, посмотреть, во что гитлеровцы превратили наш самолёт: били-то они по нему изрядно!

Первое, что мне бросилось в глаза, это зияющие дыры в обшивке фюзеляжа. В каждую из них мог бы легко пролезть подросток. Киль оказался отбитым как раз в том месте, где крепится антенна. О мелких пробоинах от осколков и говорить не приходилось — их было не счесть!

Израненный самолёт привлёк всеобщее внимание. Несмотря на ранний час, возле нас мгновенно собралась многолюдная толпа лётчиков, механиков, обслуживающего персонала аэродрома. Куда же мы всё-таки сели? С этим вопросом я обратился к подошедшему к нам диспетчеру. Тот в полном недоумении уставился на меня.

— Какой аэродром? — переспросил диспетчер удивлённо. — Да подмосковный же! Вы что, в первый раз здесь, что ли?

Подмосковный? Значит, мы всю вторую половину ночи блуждали вокруг Москвы, возле своего собственного аэродрома? Вот так оказия! Удивительно, как мы не запутались в тросах аэростатов заграждения.

— Командир, идите-ка сюда! — позвал механик, забравшийся в это время в хвостовой отсек. — Всякого я насмотрелся, а такого не видал! Чудеса, да и только, — говорил он.

Оказывается, трос управления был повреждён осколком; из пятнадцати его проволок двенадцать были перебиты, трос держался всего только на трёх. Чудом спаслись мы от катастрофы.

Механик порвал оставшиеся проволоки троса, а затем прочно связал оба конца отрезком фалы, оставшейся в самолёте от парашюта.

Гостеприимные хозяева аэродрома пригласили нас поесть и отдохнуть. После восьмичасового нервного напряжения мы лишились последних сил, как-то сразу обмякли. И всё же бодрость духа не оставляла нас: несмотря на все трудности задание нами было выполнено! Да и самолёт свой, избитый и простреленный, мы всё-таки не разбили, дотянули его до аэродрома.

Прежде чем идти завтракать, мы уселись под крылом самолёта немного отдохнуть, прийти в себя. И, конечно, тут же уснули мёртвым сном. Нас с трудом разбудили часа через четыре, и мы благополучно перелетели на свой аэродром, расположенный отсюда в каких-нибудь десяти минутах полёта.

После этой памятной операции я вернулся на свою базу. У меня все ещё не было ни самолёта, ни экипажа, и мне по-прежнему давали эпизодические поручения.

Однажды я дежурил на аэродроме в качестве руководителя полётов. Было раннее весеннее утро, солнечное и безветренное. На горизонте показались три чёрные точки, ясно различимые на фоне голубого безоблачного неба.

Быстро приближаясь и увеличиваясь в размерах, эти точки вскоре приобрели отчётливые очертания воздушных кораблей, в которых я сразу же признал самолёты иностранного происхождения.