Правда, Джон Браун не осмеливался ссориться с дочерьми королевы, но и они были им крайне недовольны. Так, например, принцесса Алиса жаловалась, что «только ему одному было позволено говорить с королевой на любые темы, а мы, ее дочери, вынуждены были ограничивать себя только тем, что не расстраивало ее, не портило ее настроения или что она сама хотела от нас услышать». Были, правда, и те, кто считал, что королева порой просто-напросто боится своего слуги, в особенности когда тот бывал пьян [49] .

Однажды Генри Понсонби обнаружил Джона Брауна в стельку пьяным на диване, в то время как королева ждала его в своей карете, чтобы совершить обычную вечернюю прогулку Не долго думая Понсонби запер Брауна в его комнате, спустился вниз, «погрузил в карету ящик с продуктами» и отправился с королевой, не сказав ей ни слова. «Королева сразу же догадалась, в чем было дело, — вспоминал позже он, — но не придала этому никакого значения. Впрочем, она не обращала на это внимания и в других подобных случаях».

В 1867 г. королеву с большим трудом уговорили принять участие в военном смотре в Гайд-парке, и она согласилась, на этот шаг при том непременном условии, что с ней будет находиться Джон Браун. Министры категорически возражали против участия королевского слуги в столь важном государственном мероприятии. Королева пришла в ярость и заявила министрам, что не позволит, чтобы ей указывали, когда, где и с кем она должна покидать свой дворец, тем более если речь идет о «комфорте и безопасности». К счастью, военный парад был отложен совсем по другой причине и очередного скандала удалось избежать. Одному из своих конюших королева сказала, что было бы глупо предполагать, что ее карета будет подвергнута нападению разъяренной толпы, если она появится та военном смотре в сопровождении «бедного и доброго мистера Брауна». Все негативные чувства, направленные против Брауна, раздувались еще сильнее представителями высших слоев британского общества, которые выражали недовольство тем, что им «так и не удалось вытащить королеву из добровольного затворничества».

Итак, влияние Джона Брауна на королеву продолжалось, а многочисленным посетителям Балморала и Осборна оставалось лишь удивляться его масштабам. Однажды утром один из многочисленных зятьев королевы решил поохотиться в королевских лесных угодьях, но с ужасом обнаружил, что до него там побывал мистер Браун и распугал всю птицу. А другой родственник королевы вспоминал, что в Балморале Джон Браун специально посылал слугу на озеро, чтобы узнать, есть ли там рыба. Если рыба клевала плохо, то он наотрез отказывался идти на рыбалку с королевой, и та вынуждена была рыбачить со своим личным врачом. Его самодовольство и амбиции стали притчей во языцех.

«Когда мэр города Портсмута приехал просить королеву почтить своим присутствием военный парад добровольцев, — отмечал в дневнике Генри Понсонби, — личный секретарь отправил эту просьбу королеве и стал ждать приватного ответа, чтобы в случае отказа как можно более деликатно сообщить его мэру. И пока они сидели в комнате конюших и ждали ответа, в дверь просунулась голова Брауна. «Королева сказала свое однозначное «нет»», — промычал он и захлопнул дверь, не дав себе труда объяснить причину отказа». Примерно так же вел себя Джон Браун и в тех случаях, когда решался вопрос, кому из числа придворных нужно обедать с королевой. Он просто просовывал голову в дверь, бесцеремонно оглядывал присутствующих, а потом говорил: «Все, кто сейчас здесь, будут сегодня обедать с королевой».

Однако наибольшее возмущение придворных вызывало поведение Джона Брауна во время многочисленных шотландских егерских балов-маскарадов. «Какое грубое животное этот Браун, — недовольно проворчал лорд-канцлер. — Конечно, я знаю, что такой бал не может продолжаться без него, но я даже представить себе не мог, чтобы простой слуга настолько грубо обращался с королевой». А камердинер королевы лорд Рибблздейл так описывал один из подобных сумасшедших балов-маскарадов, на котором присутствовала королева:

«Мы были все одеты в шотландскую национальную одежду и отплясывали совершенно фантастический танец под названием «Цветы Эдинбурга». Даже для опытных танцоров исполнение этого сложного танца требует максимальной сосредоточенности и осторожности, если не сказать — здравого ума. Самое главное здесь — быть в нужном месте и в нужное время, что мне удавалось с большим трудом. В какой-то момент меня толкнули в спину, я упал прямо под ноги королевы, а вслед за этим послышался грозный окрик: «Куда ты прешь?!» Это был мистер Браун, который с некоторых пор являлся главным королевским церемониймейстером. После исполнения нескольких каледонских танцев мистер Браун подошел к королеве и спросил: «Ну, что теперь предпочитает танцевать ваше величество?» Вспомнив о большом количестве присутствующих здесь англичан, королева предложила какой-то сельский танец, однако это не получило одобрения Брауна. «Сельский танец!» — недовольно воскликнул он и сердито повернулся на каблуках.

Личный секретарь королевы Генри Понсонби, который вошел в штат придворных в качестве конюшего принца Альберта в 1856 г., как и лорд Рибблздейл, считал все эти шотландские егерские балы-маскарады слишком утомительными и изнуряющими. По мере возможности предпочитал не принимать в них участия, а когда все же вынужден был войти в круг, ограничивался лишь самыми простыми движениями. Что же до охоты на оленей, то он находил этот спорт слишком скучным и часто брал с собой кипу газет и журналов, чтобы убить время, пока королева находится на охоте. А поздно вечером охотники часто устраивали танцы с зажженными факелами вокруг туши убитого на охоте животного, а в остальное время они накачивались виски и пели старинные песни. Еще большее количество виски они выпивали вокруг огромного гранитного памятника принцу Альберту, на котором до сих пор красуется соответствующая духу того времени надпись: «Великому и доброму Альберту от его безутешной вдовы».