Целый ряд «валахских» островков (греч. Blachoi, нем. Walchen) (о которых мало что известно), сохранившихся по всему дунайскому предгорью, от Швабии до Трансильвании, следует рассматривать как одно целое. Самые западные были в конце концов германизированы, а находившиеся в центре — затоплены мадьярским нашествием. Сохранились только те, которые располагались на востоке и юге. Настоящая загадка состоит не столько в факте их выживания, сколько в необычайном демографическом богатстве этих островков в Трансильвании, в то время как аналогичные анклавы на Балканах лишь постепенно хирели. Однако этот стремительный рост населения не относится к периоду вторжений, а, по-видимому, датируется XII–XIII веками.

Представление об общности своих интересов было присуще славянским народам раннего средневековья в еще меньшей степени, чем германцам в период после окончания первой волны завоеваний. Без сомнения, территориальная и лингвистическая сплоченность оставалась относительно большой (тем более что долгое время между северными и южными славянами продолжали существовать «мосты» через сегодняшние венгерские и румынские владения; еще в начале нашего (XX) века хорваты Бургенланда, болгары Добруджи и Бессарабии поддерживали эти связи). Однако после VI в. уже не следует рассматривать славян как единое целое, а главное, стоит остерегаться постоянного противопоставления «германцев» и «славян» как сложившихся и, естественно, антагонистических общностей. Лингвистические концепции не лишены своей полезности, но они не должны переноситься на экономическую и даже политическую сферы. Так, польские и чешские вожди X в. руководствовались отнюдь не идеей создания национальных славянских государств, а стремлением занять среди европейских государей место, хоть сколько-нибудь сопоставимое с тем, которое отводилось германским локальным правителям, в то время как равенство же с императором, очевидно, было недостижимым. Это отсутствие национальной славянской идеологии, по мнению византинистов, само собой разумеющееся в ранние эпохи, еще слишком часто недооценивается историографией Центральной Европы. Повторим также, что не существует «общеславянского права», что почти отсутствуют общеславянские государственные институты, и что от края до края обширных славянских владений практически не найти характерного славянского археологического пласта. Нет также никакого отчетливо индивидуального славянского стиля в искусстве. Лишь греческое христианство придало всей той части славянского мира, которая его приняла, мощный фактор интеллектуального единства — общий церковный и литературный язык, старославянский, который сохранял все свое значение вплоть до начала XVIII века. Народы, примкнувшие к католицизму, приняв латинскую культуру, которая затронула лишь узкие элиты, не испытали на себе такого влияния.

Балканские славяне, без сомнения, были не столь разобщены. Единый образ жизни было неизбежным для всего сельского населения полуострова, будь оно славянским или нет, также обстояло дело и у моряков Далмации, как славян, так и латинян. Усвоение византийской культуры большинством балканских славян еще усилило это единство, до такой степени, что все те различные политические структуры, которые они образовали вплоть до наших дней, всегда отличались чрезвычайной аморфностью. Даже религиозного барьера, который в IX в. отделил словен и хорватов, ставших католиками, от остальных балканских славян, оказалось недостаточно, чтобы разорвать лингвистическое единство югославов.

Безусловно, именно у западных славян расхождение, достигло своей вершины. Взять хотя бы два очень близких народа, чехов и поляков, у которых уже первые исторические источники свидетельствуют о яростной взаимной вражде. Неистовые распри ускорили гибель славян между Эльбой и Одером (уже франкские Королевские Анналы за 808 г. настойчиво твердят о antiquae inimicitiae (извечной вражде) между велетабами и ободритами), а их соседи в Польше и Богемии и не подумали протянуть им руку помощи во время немецкого завоевания. С экономической точки зрения мало что объединяло польскую равнину, ориентированную в сторону Балтики, как об этом свидетельствуют находки монет, практически идентичные шведским, и Богемию, взоры который были устремлены на среднюю Германию и Дунай. Торговые и ремесленные города, вокруг которых строились польское и чешское государства — например, Ополе в Силезии, с сотнями домов, мастерских и складов, расположенных в соответствии с правильным планом, — коренным образом отличались от мощных моравских замков, населенных лишь небольшим количеством воинов, человек по триста, как полагают археологи в отношении наиболее важного из этих поселений под названием Микульчик. Даже среди этих городов следует особо выделить группу балтийских портов (Волин в Померании, Рерик у ободритов), более близких к скандинавским портам, чем к внутренним гродам. Пока мы не располагали ничем, кроме рассказов редких путешественников, однородность западнославянского мира была удобным литературным штампом, однако стремительный прогресс археологии каждый день подтачивает его, предоставляя все больше и больше данных о местных особенностях. Что касается русского мира в период раннего Средневековья, который, не будем забывать, соотносится, скорее, с современной Украиной, чем с древней Московией, то он больше чем наполовину поддался притягательной силе степей. Военные операции Святослава и Олега на Балканах и Волге, или таинственная авантюра в Тмутаракани сближают русских, скорее, с болгарами или аварами, чем с западными славянами, в то время столь прочно привязанными к своему родному краю. Не отрицая сущностного единообразия городского горизонта, который протянулся от Одера до Дона, следует подчеркнуть сходство между городами Киевской Руси и хазарского каганата, и даже между некоторыми государственными институтами этих двух стран. Лесистый север походил на финский мир. В конце концов эти различия еще усугубились под влиянием варягов (чью степень трудно оценить), которое, несмотря на некоторые отжившие теории, ограничивалось одной Русью.

На возникновение разнообразия среди славян неоднородность дославянского населения почти не повлияла, разве что на Балканах, где эта часто вызывающая споры проблема встает в чрезвычайно сложной форме, главным образом по поводу тех особенностей, которые делают болгарский наиболее своеобразным из славянских языков. Исследования уже проведены по многим направлениям. Некоторые из этих особенностей, общие для балканских языков различного происхождения, определенно связаны с влиянием греко-византийского языка, лежавшего в основе культуры того времени и известного по всему полуострову. Другие, менее очевидные, несомненно, восходят к тюркскому языку палео-болгар. Однако большинство специалистов допускают также влияние либо латиноязычного населения, обитавшего в VI в. на берегах Дуная, либо даже фракийского, еще не исчезнувшего во времена нашествия славян. В обоих случаях, около VII–IX вв. следует предполагать достаточное распространение двуязычия. Обычно же расхождение диалектов по-настоящему набирало силу только после консолидации национальных государств и Церквей.

За последние полтора века немного найдется исторических споров, которые бы вызывали такие страсти, как полемика по поводу славянизации Греции между VII и IX веками. Она началась в 1830 г. с того, что немец Фалмерайер выдвинул парадоксальную теорию, согласно которой большая часть полуостровной Греции и, в частности, Пелопоннес, была полностью славянизирована, и все следы древнего эллинизма оказались стерты, а эллинизм средних веков стал результатом повторного заселения. У греческих медиевистов этот тезис вызывал непрестанное возмущение, но, в свою очередь, они склонны недооценивать место славянской темы в истории своей страны.

Источники редки и посредственного качества. Прежде всего у нас есть два латинских текста того времени, но написанных в Испании, — это воспоминания Иоанна Бикларского о падении и запустении фракийских городов в 576 г., и гораздо более внятное сообщение Исидора Севильского, который в 615 г. пишет: «Славяне изгнали греков из римских земель». Английский текст VIII в., житие св. Виллибальда, указывает на то, что в 725 г. город Монемвасия на южной оконечности Пелопоннеса находился на «славянской земле». Греческие тексты по большей части относятся к более позднему времени и плохо поддаются датировке — это одно краткое переложение Страбона, согласно которому славяне занимали весь Эпир и почти всю Элладу; письмо патриарха Николая III, составленное в X в., которое объявляет, что в течение 218 лет (589–807 гг.) ни один имперский чиновник не ступал на землю Пелопоннеса; и, в придачу, хроника Монемвасии (XV в.?), составитель которой претендует на знание точных направлений эмиграции древних обитателей. Остается неоспоримый, но довольно расплывчатый источник — отрывок из Константина Багрянородного о Пелопоннесе: «вся страна была славянизирована (или: порабощена?) и стала варварской». Все это свидетельствует о глубокой славянизации, и ничего, говорящего об обратном столь же ясно, нет; однако всем этим источникам чрезвычайно не хватает хронологических и географических подробностей. В результате остается поле для полемики.

Свет, которого не дает толкование нарративных источников, безусловно, могут пролить ономастические исследования, наподобие тех, которые предпринял Макс Васмер, изучение административной истории, как предлагают Лемерль и Острогорский, и, главным образом, археология, которая, наконец, решилась оторвать свой взгляд от классической античности. Тезисы, сформулированные в главе II, представляют собой всего лишь рабочие гипотезы, близкие к мыслям Чараниса и Бона. Аналогичные споры, но в более ограниченном масштабе, между итальянскими и югославскими историками в свое время вызвала участь Далмации. Как кажется, сегодня в этом вопросе вновь воцарилась ясность. Представляется, что после VII–VIII вв. латинское (далматинское) население сократилось до уровня разрозненных островков, тянувшихся вдоль побережья от Триеста до Каттаро (Котор), или у нижних отрогов гор («морлаки» или «черные валахи»). Никогда оно не образовывало римского «блока» для сопротивления славянам; самые «римские» города X в. насчитывали значительный процент славян, и наиболее острыми были противоречия социального (торговцы и горожане против крестьян), а не этнического порядка. В обстановке такого же полного безразличия угас в 1898 г. на острове Веглия (Крк) далматинский язык. То, что к 1945 г. еще оставалось от иллирийского римского мира, оказалось надолго отторгнуто от Балкан, чтобы подчиниться итальянскому национализму.