— Я сделаю это… и не для венка. — Сириск встал и направился к выходу.

— А для чего же, Сириск? — старый Агасикл бросил эти слова ему вдогонку. Сириск повернулся.

— Ты хочешь услышать от меня громкие слова, Агасикл?

— Достойный ответ, юноша! Я рад за тебя!

Сириск вышел. День клонился к вечеру. Море готово уже было принять закатное солнце в свои алые, теплые объятия. Сириск спускался по знакомой улочке к своему дому. И алые блики далеких волн почему-то напоминали ему потоки крови. И это наваждение не оставляло его, мучило, как больная старая рана. Он остановился, непонятно по чьей воле, закрыл глаза и направил ладонь в сторону севера, туда, откуда приходили обычно скифы.

И Сириск явственно увидел: он идет по холму, поросшему белым, ранним ковылем. Рядом идет Сим, тот скиф, что разрезал ему веревки на руках и выпустил на свободу. Среди колышущегося от ветра ковыля лежат люди. Даже издалека было видно — это воины. Почему-то они разделены на две группы. Сим поманил его рукой, и Сириск подошел ближе: это были молодые воины, кое-кто без доспехов. И невозможно было на первый взгляд отличить одних от других. Молодые, красивые… Даже смерть не смогла убить в них очарование юности. Подойдя к ним вплотную, Сириск разглядел: те, что были в поножах и с круглыми щитами, — были греки, его соотечественники, а те, что в мягких кожаных штанах, среди брошенных луков, колчанов и стрел — скифы. Кто-то отделил их друг от друга. Видимо, скифы — для погребения своих воинов по скифскому обряду. «Если вы не принесете выкуп, — тихо сказал Сим, — все они (он указал на греков) будут вечно мучаться непогребенными».

Сириск присмотрелся к лицам. О, боже! Еще полное ярости лицо — это же Апполодор! Брат Евфрона… а там… Пифострат… огромный, спокойный, точно погиб не в бою… А вот Илон… Зет, бедняга Зет, всю жизнь ты работал, мечтал накопить на лодку, чтобы накормить наконец всех своих детей. О, боги… боги… пощадите… Среди убитых лежал и Крит. Стрела торчала у него из спины. Нет! Нет! Нет! Но все дальше открываются лица, знакомые и незнакомые. Вот пошли скифы. Так же пронзенные стрелами, изрубленные, окровавленные. Они лежали в весеннем ковыльном разнотравье среди измятой, истоптанной, вырванной с корнями травы и цветов, и невозможно было отличить: где грек, а где скиф. Те же льняные кудри, и те же светло-серые и голубые глаза. «Как они похожи все в этом последнем своем прибежище на земле…» — тихо сказал Сириск. «Если снять доспехи, их не отличить друг от друга», — так же тихо сказал Сим. «А мне всегда казалось, что мы такие разные…» — ответил Сириск. «И мне так казалось… — ответил Сим. — Да видно, не первое столетие мы живем рядом».

И вновь алые волны, и солнце, уже скрывшееся за горизонтом. Ночь покрыла крылом утихший Херсонес.

— Ну же! Не молчи! — Тимон и отец с нетерпением смотрели на Сириска. — Что же было там, на площади, в театре?

— Как ты себя чувствуешь, Тимон? — еще потрясенный увиденным обратился Сириск к другу.

— Мне уже легче. Я почти здоров. Что там?

— Скорее! — Сириск нашел котомку и стал собирать еду. — Скорее беги, Тимон. Думаю, Евфрон вот-вот пришлет своих людей. Он послал меня к Амаге. Вся власть теперь у него. И его люди не пощадят тебя, если застанут здесь.

Весь дом пришел в движение. Мама Аристо, Килико, Кария укладывали в торбу еду. Гераклид принес теплую хламиду.

— Эх, останемся без лодки! — в сердцах вздохнул он. — Ну, да ладно, жизнь дороже… Ты ведь нам не чужой, Тимон!

— Я пойду пешком.

— К скифам? — Гераклид усмехнулся. — Ладно. Поспеши. Парус поднимешь за мысом — иначе могут заметить.

…Они вышли к морю. Дул легкий ветерок.

— Боги благосклонны к тебе, Тимон. Плыви в Гераклею. Там свой тиран Клеарх, но тебя никто не знает. Шли письма с купцами — я тебе буду отвечать. Да помогут тебе боги, — сказал Сириск.

Тихо отошла в полумраке лодка.

— Пусть боги будут благосклонны и к тебе, Сириск, — услышал он из темноты. — Прощай…

Строги новые законы ойропат. Каждая знает — раз в две недели дежурство в конном разъезде. Все остальное время — не легче. Тысячи рабынь трудятся повсюду. Одни выращивают на плато золотую пшеницу. Другие возделывают огороды и виноградники. И за всеми надо следить. На памяти еще у всех последнее бегство трутней. Все знают — если один из них жив, а не растерзан зверьми, как второй, то скоро жди гостей с побережья. Все этого боятся — непримиримые скорее умрут, чем сдадутся трутням.

Но вот прошел фаргелион, отцвел буйными цветами скирофорион [20] , отколосился пшеницей и рожью гекатомбеон [21] , а непрошеных гостей не слышно.

— Благодари бога, дочь, что пока все спокойно! — Агнесса пришла в покои, где в постели лежала Гелика. Силы возвращались к ней медленно. К концу лета стало ясно — Гелика ждет первенца.

— Моли бога, чтобы родилась девочка! — Агнесса сурово взглянула на дочь и вышла, сопровождаемая неотлучной Агриппой. Та мельком взглянула на Гелику и, как всегда, гадко улыбнулась.

…Долго тянется время. Раны уже почти затянулись, но слабость не дает встать с постели. И неотступно преследуют глаза Алкиды. Она отпустила Тимона. А что было потом! О, боже!.. На память все приходит эта сцена: «Смотри, смотри, тварь», — Агриппа держала Гелику за волосы и поднимала ей голову, а перед ней, привязанная за руку и за ногу, висела Алкида. Она уже не кричала, а только хрипела. Небольшой костер жег ее. И как только она начинала извиваться, Агриппа бросала в огонь охапку травы. И так продолжалось бесконечно долго. Наконец то, что осталось от Алкиды, сбросили в пропасть.