Створки одного контейнера были открыты. Из стального чрева лился белёсый электрический свет.

— Приехали, — удовлетворённо сообщил Пьер.

Вслед за ним Огюст вылез из уютного тепла машины в предутренний холод. Лека забрался на заднее сиденье и склонился над Везунчиком. С далёких холмов донёсся тоскливый собачий вой.

— Проходи, Огюст, — крепкие пальцы чуть подтолкнули Огюста в спину, он шагнул вперёд и замер напротив входа в контейнер. — Оцени! Постарались всё устроить, как положено.

— А ты, красавчик, вообще когда-нибудь слышал про дантистов?.. — послышалась из минивэна чуть заплетающаяся речь Везунчика.

В ярком свете двух промышленных ламп посреди контейнера стоял белый пластиковый стол и четыре стула, обычная уличная мебель из дешёвого кафе. Стол покрывала зелёная скатерть из толстой ворсистой ткани. На ней цветными столбиками выстроились фишки: чёрные, красные, синие, зелёные. Рядом лежало несколько нераспечатанных колод.

Огюст хотел промолчать, но вырвалось само:

— Ну, полный флэш-рояль!

Франкфурт, Германия 2 марта 1999 года

— Левицкий: шум-шурум-джум-джум.

— Разорившийся лавочник: эча-мач. Чеба-чеба-мач.

— Левицкий: шам-шам-чападапам, в ваши-то годы!

Не открывая глаз, Ян вслушивался в окружающую действительность, осторожно восстанавливая общие контуры мироздания. Получалось пока не очень.

За стеной шуршала вода — кто-то успел занять душ. В соседней комнате громогласный Вальдемар вполсилы озвучивал реплики персонажей пьесы, пока не знакомой широкой публике. Имена действующих лиц он выделял сухим тоном диктора центрального телевидения, а собственно их текст произносил высокохудожественно и с интонационным рисунком, отчего через закрытую дверь его было почти не слышно. Из этого расклада получалось, что в душе — Грета, а Ойген попал под утреннюю читку.

— Роза (легкомысленно): так пойдёт — назад уедем!

Ян приоткрыл глаз. Угол двух стен и потолка над головой сначала сошёлся, образовав первичную координатную сетку, но тут же начал заваливаться в сторону. Ян зажмурился, останавливая вертолётное головокружение. А какое сегодня число? Вчера было двадцать восьмое… Но сегодня, кажется, уже не первое. Так. Двадцать восьмое — текила-борщ, первое — пельмени-вис-ки. Всё сходится: второе.

Ян дотянулся до одежды, осмысленно скомканной на спинке дивана. Влез в майку и штаны, повернул тело на девяносто градусов, что привело его в сидячее положение. Снова открыл глаза и стоически дождался, пока картинка мира успокоится и замрёт в статичном положении. На журнальном столике нашёлся чей-то стакан с остатками сока. Апельсиновый, что может быть лучше? Раскладушка Вальдемара, гостеприимно уступившего Яну диван, уже сложенная, стояла в углу. Кто-то добрый и заботливый даже унёс наполненную окурками пепельницу и приоткрыл окно, что создавало хорошие шансы на меньшие последствия вчерашних посиделок. Ян сгрёб из-под себя одеяло и простыню, кое-как умял непослушную ткань и вместе с подушкой отложил на стоящий рядом с диваном стул. Из окна по полу ощутимо тянуло холодом, пришлось нашаривать спрятавшиеся под столик тапочки.

— Эй, — позвал Ян. — Живой кто есть?

Дверь спальни стремительно распахнулась. Вальдемар выглядел молодцом. Ну, разве что красноватые белки глаз и чересчур торжественное выражение лица выдавали, что всё не так просто, как кажется. В обеих руках он держал по стопке листов, и Ян задумался, чем в таких обстоятельствах переворачивают страницы.

— Всё гораздо лучше, — сказал Вальдемар, — чем, если бы нам до одиннадцати хватило пороху подорваться за пополнением этилового резерва.

— Судя по длине фразы и беглости речи, — сделал вывод Ян, — у тебя всё хорошо.

— Чего и вам желаю! — Вальдемар, пританцовывая и помахивая черновиками как крыльями, на бреющем улетел в сторону кухни.

Помятое существо, мало напоминающее прежнего Ойгена, выползло из спальни следом. Прищурившись, изучило обстановку, одобрительно кивнуло.

— Как перформанс? — спросил Ян. — Это у тебя такой новый будильник?

Ойген скорчил печальную мину:

— Изверг рода человеческого опять взялся за правку диалогов. Там у него всё по-взрослому, каждая реплика — решающая. «Кушать подано!» с утра до вечера переделывает.

Прошлёпал через комнату и как аквалангист, спиной вперёд, рядом с Яном нырнул в кожаные объятия дивана. Пошли волны.

— Уже читал, что ли, Вовкин опус?

— Смеёшься? — Ойген гневно выпучил глаза. — Я его слушал! Восемь раз, не считая декламации коротких сцен.