Нет, Тролль-маме не давало заснуть кое-что другое.

Кое-что, чему она не могла дать имя, потому что никогда не чувствовала этого прежде.

Но эту книгу пишет не Тролль-мама. Ее пишу я. Поэтому я точно могу сказать вам, что чувствовала Тролль-мама. Она чувствовала себя виноватой.

Лежа на своей мягкой подушке, она думала о Тролль-сыне. «Где ты есть, мальчик?» — прошептала она. В слепой темноте ей было легко представить, что он был здесь, в этой комнате, рядом с ней.

— Я хотела как лучше, и я знаю, что иногда тебя колотила и не очень-то правильно воспитывала. И я была неправа, что винила тебя за те вещи, за которые я тебя винила. Что заставляла тебя спать на каменном полу. Что шебуршилась за ковыряние в глазнице. И я, пожалуй, была ужасной мамой, когда посылала тебя к Улучшителю, но я ж хотела всего-то, чтобы ты знал манерности, потому что я-то никогда их не знала… я… я… — Ей потребовалось немало времени, чтобы найти нужное слово, потому что она никогда не использовала его раньше, но наконец оно пришло к ней: — Я… извиняюсь.

И она скинула с себя одеяла и тихо выбралась из постели — настолько тихо, насколько это возможно для женщины-тролля с избыточным весом и каменной кровью.

Потом она взяла свою подушку и верхнее одеяло и прошла через весь дом в маленькую комнатку с голыми стенами, где Тролль-сыну всегда приходилось спать. Она хотела бы сказать еще очень многое, но это было невозможно. Тролль-сына, который мог бы услышать ее, тут не было.

Он не мог ее увидеть или услышать. Но это не помешало Тролль-маме присесть на корточки, не обращая внимания на боль в коленях, и положить подушку и одеяло на пол, чтобы они ждали возвращения ее сына.

Сидя в машине, несущейся по направлению к Флому, Сэмюэль смотрел в окно. Дорога была пустой, если не считать одинокого велосипедиста впереди. Сэмюэль вспомнил одно из норвежских слов, которым научил его дядя Хенрик: «сюкелл» — велосипед. Это было одно из самых простых для запоминания слов. Не такое простое, как «хус», что означало «дом», или «конг», что означало «король», но определенно в лучшей десятке. Он посмотрел за фьорд, на гору Мюрдал. В Норвегии было два слова для обозначения гор. Одно было «берг», а другое — «фйелл», но он не мог вспомнить, какая между ними разница.

Марта, сидевшая рядом с ним, тихонько напевала песенку, которую узнала от дружелюбного томте, встретившегося ей в Тенистом лесу.

Внезапно пение прекратилось:

— Это Корнелия.

И Сэмюэль увидел, что она права. Одинокий велосипедист, ехавший им навстречу, и правда оказался Корнелией, которая идеально прямо сидела на своем ярко-розовом велосипеде.

— Она нас не заметила, — сказала Марта.

— Нет, — возразил Сэмюэль. — Она делает вид, что не заметила.

— Куда она едет? — спросила Марта.

Сэмюэль пожал плечами.

— Она испорченная девочка, — сказала тетя Ида, не сводя глаз с дороги. — Гнилое яблоко, упавшее с гнилого дерева.

Когда они въехали в Флом, Сэмюэль продолжал смотреть в окно, глядя на скользившие мимо, выкрашенные в синий и белый цвета домики. Тетя Ида и дети проехали мимо церкви со странным коротким шпилем и нового отеля Мюклебуста, самого высокого здания в деревне. Международный пятизвездочный отель класса люкс «Спокойствие и умиротворение» и горный курортный комплекс. Это здание выделялось, словно золотой зуб среди здоровых зубов. Оно было похоже на огромное кривое зеркало, поднимающееся из земли, с висящей на нем афишей. На афише находилось изображение мистера Мюклебуста, улыбающегося на фоне нарисованных гор — гор, загораживавших вид на настоящие горы, стоящие позади.

Машина выехала на главную улицу и поехала мимо книжного магазина, художественной студии Старого Тора и Музея Мюклебуста, который был не совсем музеем, а скорее сувенирным магазином, сделанным для того, чтобы мистер Мюклебуст смог заработать еще больше денег. Они припарковались возле даглигваребутикк — бакалейной лавки, где тетя Ида собиралась сделать последние покупки: мясо и сыр для сэндвичей Хенрику и Сэмюэлю. Но сначала им нужно было перейти дорогу и заглянуть в скобяную лавку, единственное бревенчатое строение на улице, которое оставалось неокрашенным.

— Хорошо, идемте, дети, дафайте достанем корзины… у нас не так много времени до закрытия магазинов. И запомните, жители здесь очень любопытные. Если они начнут расспрашивать про Хенрика, или про лес, или про сбежавших троллей, мы не должны им ничего рассказывать. Поняли?

— Да, — хором ответили Марта с Сэмюэлем послушными, усталыми голосами, которые они использовали, когда отвечали учителю на школьной перекличке или повторяли молитвы. — Мы поняли.

И дети вылезли из машины и пошли вслед за тетей к багажнику, чтобы достать оттуда корзины. Еще секунда — и они бы заметили скрюченную дрожащую фигуру Тролль-сына, но тут у них за спиной раздался голос:

— Годдаг, Ида.

Обернувшись, они увидели старого, немощного человека с длинной белой бородой, одетого в забрызганную краской блузу. В руках у него был пакет из скобяной лавки, полный тюбиков с краской. Сэмюэль немедленно узнал в нем Старого Тора. Человека, который однажды видел двухголового тролля, убегавшего из леса, когда рисовал освещенный луной фьорд. Человека, которого заметили хюльдры, гнавшиеся за тем двухголовым троллем. Человека, который обнаружил, что в свои восемьдесят лет он может убежать от лошадей, несущихся галопом, с помощью найденного им браслета — браслета Хек, который он потом отдал тете Иде, когда она собиралась в лес на поиски Сэмюэля и Марты.