Обычно, когда Володе в чём-то отказывали, он никогда не принимался упрашивать. Сколько раз был я тому свидетелем, особенно в ресторанах. А такое случалось даже в Доме кино или в ВТО. «Ничего, поедим у меня», — говорил он, резко направляясь к выходу. «Нет и не надо!» — вот его любимое выражение в подобных случаях.

Но тут, впервые на моей памяти, Володя изменил своим правилам. Наклонившись к стойке, он вкрадчиво проворковал:

— А я для вас попою у нас в номере.

— Я не имею права оформить вас без наличия паспорта, — замороженно забубнила девица.

Тут меня прорвало:

— Да вы понимаете, кому отказываете? Вы же потом всю жизнь жалеть будете! И почему это нельзя поселить нас в двухместный на мой паспорт?

— Потому что есть инструкции, которые я не имею права нарушать.

Пришлось звонить главврачу. Он подъехал очень быстро, но его приватная беседа с упёртой барышней ни к чему не привела. Тогда наш покровитель, не видя другого выхода, скрепя сердце набрал номер телефона главного милицейского начальника города Сочи:

— Я звоню из гостиницы. Рядом со мной находится Высоцкий. Ты его знаешь, я тебе ещё его записи давал. Да, да, тот самый. Так вот, он приехал с другом в эту гостиницу, а его не оформляют без паспорта. Как-то неудобно получается.

Начальник тут же попросил передать трубку администраторше и в доступной форме, видимо, объяснил ей, что закон в нашей стране писан отнюдь не для всех...

В этом отеле мы провели пару тоскливых дней и столько же бессонных ночей. Ни о каком отдыхе речи уже не было. Присланные Хмельницким деньги Володя на этот раз предусмотрительно оставил у себя. Лишившись капиталов, я в одночасье превратился из полномочного кредитора в невольного соучастника саморазрушения Володи. Не сумев перебороть себя с ходу, он теперь не мог и не хотел вырваться из пагубного плена рокового недуга.

Вспомнилось, как однажды у нас дома Марина беззлобно подтрунивала над ним: «Признайся, ты же всех нас заложишь, если попадёшь в плен. Стоит только во время допроса выставить тебе бутылку водки». Непьющий тогда Володя был, конечно, уязвлен, но промолчал.

Надо было спешно возвращаться в Москву и класть Володю в больницу, но как назло деньги на этот раз упорно не желали с ним разлучаться. Помог случай.

Как-то раз Володя повез меня в ресторан «Кавказский аул», в котором он, по его словам, уже успел побывать с Мариной. Это был довольно дорогой и весьма модный в Сочи ресторан под открытым небом. Увидев Володю, метрдотель с официантами мигом его огуртовали. Его прекрасно помнили и приняли как самого желанного гостя. Впрочем, конкурировать там с ним было некому. Мёртвый сезон. Не дожидаясь заказа, ликующие официанты тут же завалили наш стол всякой всячиной, ринулись готовить шашлыки. При виде всей этой ненаглядной кавказской снеди у меня тут же потекли слюни. По просьбе Володи принесли армянского коньяка. Наполнив до краев вместительный фужер, он, морщась, опорожнил его, даже не посмотрев в мою сторону, и сразу же поднялся из-за стола. Я не успел даже положить на свою тарелку кусочек сациви, на который только-только разлакомился. Бросив, не считая, на стол охапку денег, Володя направился мимо оцепеневших официантов к выходу.

Теперь можно было возвращаться в Москву...

Первая моя очная встреча с Мариной Влади состоялась в мае 1970 года. Нина Максимовна попросила меня заехать на квартиру Севы Абдулова, забрать оттуда Марину и отвезти в больницу к Володе. В дороге мы разговорились, и я смог непосредственно составить впечатление о любимице нашего поколения. Меня приятно удивила её простота и прямодушие. Что же касается внешности, то трудно было признать в этой элегантной красавице вчерашнюю лесную девочку из фильма «Колдунья».

Впервые я увидел её на Московском кинофестивале 1965 года. Вместе с мужем-авиатором Жан-Клодом Бруйе она сидела в небольшой компании за соседним столиком фестивального пресс-бара. Казалась непринуждённой и беззаботной. На ней было то самое, из Володиной песни, скромное ситцевое «серое платьице с узорами блеклыми».

Мог ли я тогда предвидеть предстоящий манёвр судьбы: ведь не пройдет и пяти лет, как наши пути скрестятся и я повезу её, опечаленную и растерянную, в казённый неуют больничной палаты на свидание с любимым?

Из её слов стало ясно: она окончательно убедилась, что связала свою судьбу с больным человеком и лёгкой жизни у неё с ним не будет. Понять состояние Марины было нетрудно: трое сыновей, пожилая мать, карьера актрисы, требующая постоянной мобилизованности. Но чувствовалось, что она уже опалена, опоена Высоцким и обречена на любовь.

Когда пошли первые слухи об их романе, многие (включая и меня) грешным делом решили, что тут что-то не так. Ну зачем преуспевающей звезде советский артист с сомнительной репутацией, который не то что брачного контракта — приемлемой жилплощади не в состоянии предложить? Поэтому стали считать Влади вчерашним днем французского кино. Одна Мишель бурно возмущалась нашим дремучим невежеством: «Идиоты, говорят же вам, что она звезда. Спросите любого француза: все её знают. Ни черта, кроме «Правды», не читаете, а имеете наглость со мной спорить».

Что западная красавица, тем более кинозвезда, способна вот так, за здорово живёшь, полюбить нашего соотечественника, пусть даже сверхталантливого, нам и в голову не приходило. Видимо, срабатывал комплекс национальной неполноценности.

Весной 1969 года я был окончательно посрамлен, услышав от популярнейшей итальянской киноактрисы Клаудии Кардинале вопрос, адресованный непосредственно мне:

— Скажи-ка, а что это за роман у Марины Влади с каким-то вашим актером? Это правда?

Вот вам и «вышедшая в тираж» колдунья! Зардевшись от гордости, я поспешил подтвердить и дополнить её информацию: