— Садись, внученька, чайку попей, — и улыбнулась холодно.

Присев на стул, я взяла чашку, придвинула к себе розетку с малиновым вареньем, ухватила пирожок с большой тарелки посередине стола, проверила, нет ли больше чего-нибудь вкусненького, и стала уплетать пирожок с капустой, прихлебывая чай из чашки. Вдова безмолвно смотрела на меня, и в течение десяти минут на дворе раздавались только мое чавканье и ворчанье петуха на заборе, который теперь развернулся в нашу сторону и, склонив набок голову с остатками гребня, с любопытством рассматривал меня. Утолив голод и жажду, я вытащила сигарету и закурила, не глядя на «бабушку».

— Спасибо не будешь говорить? — услышала я ее сухой голос.

— Спасибо, — буркнула я. — Вы уж извините, что я там обманула.

— Чего тебе надо?

К этому времени мне уже стало ясно, что вдова отнюдь не нуждается в чьей-либо помощи, она прекрасно себя чувствует и пленницей ее не назовешь. Дом и подворье были ухоженными, хотя на те деньги, что ей, видимо, достались, она вполне могла позволить себе иметь золотую посуду, платиновый самовар, кормить своего петуха жемчугом, а свиней, чье хрюканье слышалось из сарая, бисером, а не отрубями и помоями. Похоже, она ни в чем не нуждалась и чувствовала себя вполне уютно под охраной. Зря я затеяла это предприятие. Надо бы уносить ноги, пока тех двоих кто-нибудь не обнаружил и они не примчались сюда и не оторвали мою дурную голову.

— Чего мне надо? — переспросила я. — Честно говоря, сама не знаю. Думала, вам помощь нужна.

— С чего ты взяла?

— Так в Москве говорят, что вас тут заперли и даже в лес за грибами не пускают.

— Болтают, поди, — она усмехнулась. — А ты что же, решила меня вызволить? Не слабо?

— Так ведь не понадобилось, — с сожалением вздохнула я. — А правда, говорят, что у вас сестра очень больна?

— А тебе что?

— Я колдунья, лечить могу. Хотите, попробую?

— Бесполезно, тут уже всякие пробовали, даже из-за границы приезжали. Ладно, девонька, наелась и валяй. Больше так не шути, насчет внучки-то, — она болезненно сморщилась.

— Простите, не знала, — виновато скривилась я, вспомнив, что у нее не только внуков, но даже и детей нет.

Тут из дома послышался громкий и требовательный крик:

— Катя, в туалет!

Если бы я не знала, что это ее сестра, то подумала бы, что кричит простывший ребенок. Я обернулась и увидела на веранде бледное лицо, обрамленное длинными седыми волосами, спадающими нечесаными прядями на худые плечи изможденной женщины, сидящей в инвалидной коляске. Ее бледно-голубые глаза не мигая смотрели на меня, костлявые руки сжимали истертые подлокотники кресла, ноги были укрыты теплым шерстяным пледом, из-под которого выглядывали домашние тапочки. В первый момент я даже испугалась, словно смерть дохнула на меня из этой старой женщины, разбитой болезнью. Я приподнялась и пробормотала:

— Здрасьте.

— Катя, кто это? — требовательно спросила она и показала на меня крючковатым пальцем, как у Бабы Яги.

Это из города, Люба, — испуганно пояснила та. — Не обращай внимания, она уже уходит.

Мне была непонятна причина столь разительной и странной перемены в Екатерине Матвеевне, до этого такой грозной к неприступной. Теперь она виновато улыбалась и нервно перебирала руками конец накинутого на шею цветастого платка.

— Зачем ты ее впустила? — продребезжала сестра, подкатываясь к крыльцу, к которому был приделан деревянный пологий спуск для коляски.

— Скучно стало, поговорить захотелось, — пробормотала вдова. — Прости…

— Значит, меня тебе уже недостаточно! — язвительно констатировала Люба-паралитик. — Со мной ты разговаривать уже не хочешь! Тогда возьми топор и убей меня! Ну, что же ты ждешь?! — взвизгнула она, и на ее глазах выступили гневные слезы. — Девчонка, иди принеси из сарая топор и помоги ей меня прикончить!

Мне стало не по себе от этих диких семейных разборок, стало жалко несчастную вдову, которая, видимо, уже очень давно терпит эти несправедливые нападки больной сестренки. У меня даже возникло желание пойти и таки принести топорик и даже самой тюкнуть по голове зловредную старуху, освободив мир от лишней желчи. Но я сдержалась и лишь виновато пролепетала:

— Простите, но я не знаю, где он лежит…

— Катька, ты слышала? Она не знает! Господи, сколько я еще буду терпеть это издевательство над собой?! Ей, видите ли, поговорить захотелось! Мало того, что я целыми днями сижу в одиночестве перед проклятым телевизором, пока ты ищешь эти вонючие рукописи, так я еще и в туалет не могу сходить, потому что тебе потрепаться захотелось! Гони ее прочь со двора! Тебе разве врач не сказал, что мне нужен покой?

Тут калитка открылась, и у меня захолонуло сердце: неужели те двое очухались? Но это был всего лишь один из охранников, он осторожно спросил:

— У вас все нормально, Екатерина Матвеевна?

— Пошел вон!!! — взвилась калека, чуть не вывалившись из коляски.

Калитка тут же захлопнулась, и я прямо-таки увидела, как у бедного парня с той стороны забора выступила на лбу испарина. Сестра снова набросилась на вдову:

— Что же это такое?! Доколе ты будешь надо мной изгаляться, стерва бессовестная? Немедленно вези меня в сортир, пока я не уделала тебе эту коляску! — Она закатила глаза, и иссушенное злобой лицо ее превратилось в зловещую маску.