— Снимать с креста Россию ты опоздал, мил человек, — ответил Державин. — Мы в семнадцатом году ее оттуда сняли. Беда в том, что самураи и теперь нам житья не дают. Хотят всю Азию распять — половину земного шара! Вот ее-то надо вызволить из беды.

Разговорились о Шатрове и его вальсе «На сопках Маньчжурии». Державин был весьма удивлен, узнав, что автор знаменитого вальса жив, да еще служит в армии. Но еще больше удивился тому, что Шатров знает героя Мукдена Мещерского — знаменитого подпоручика, который поднял остатки полка в штыковую атаку.

— Вы тоже его знали? — поразился Иволгин.

— Я узнал его позже — в гражданскую воевали вместе. А потом наши пути разошлись. Крушение потерпел штабс-капитан Мещерский.

— Расскажите, товарищ генерал! — загорелся Иволгин.

Державин молча глядел в окно на проплывавшую в молочном тумане сибирскую тайгу.

— Да, брат, крушение... — сказал он наконец. — А человек был храбрый. Он перешел со своей батареей на нашу сторону под Хабаровском. «Не хочу, говорит, служить белой гвардии — она Россию продает японцам». За отвагу и мужество прозвали его Мстиславом Удалым. Но был у нашего удальца один недостаток — чрезмерное самолюбие. Это и погубило его. Наш командир полка — он был из бывших унтер-офицеров — дает Мстиславу приказ, а тот кочевряжится. Как, дескать, так? Он, штабс-капитан, будет подчиняться унтеру! Слово за слово — Мещерскому пригрозили переводом в интенданты — за недисциплинированность. И тут герой наш закусил удила. Его, героя Мукдена, кавалера ордена Станислава с мечами, — в интенданты! И не придумал ничего лучшего, как бежать в Маньчжурию.

Державин рассказывал о побеге.

...Выдалась. ветреная, дождливая ночь. Мещерский ворвался в палатку и торопливо стал собирать свои пожитки.

— Бежим вместе, Георгий! Я нашел китайца, он перевезет нас на тот берег.

— Ты с ума сошел! Опомнись! Перемелется — мука будет, — попробовал отговорить его Державин.

— Все пропало, Георгий! Полками командуют унтеры, фронтами — прапорщики... Пропала армия! Погибла Россия!

Он схватил свои вещи, выскочил из палатки. Державин кинулся следом, чтобы удержать Мещерского.

Они очутились на берегу Амура. В темной мгле шумел дождь, плескались черные, как деготь, волны. У ракитного куста хлюпала лодка, в ней сидел, вобрав голову в плечи, китаец. Мещерский сунул ему свой серебряный портсигар, торопливо вскочил в лодку.

— Ты не сделаешь этого! — крикнул Державин и в отчаянии выхватил из ножен шашку.

Китаец налег на весла, лодка нырнула в сырую ночную мглу...

Дед Ферапонт вначале рассеянно слушал сына, даже задремал, но потом встрепенулся, стукнул костылем о пол, гневно спросил:

— Как же ты не зарубил его, подлеца?

— Да вот так получилось, батяня. Не сумел... Шашкой не достал, а револьвера при мне не оказалось. Отговорить думал...

— Разиня!

Иволгин смущенно улыбнулся: как можно так дерзить генералу, перед которым стоят навытяжку целые полки! Заметив его смущение, Державин сказал, кивнув на деда Ферапонта:

— Крутой у меня родитель — критикует, невзирая на генеральские погоны. Он и костылем может врезать...

Генерал прислонился к стенке и долго сидел молча, разглядывая лейтенанта. Потом заговорил снова:

— Между прочим, когда мы вышли в сорок четвертом на государственную границу, вспомнился мне Мещерский. Захотелось спросить у него: «Что, господин штабс-капитан, погибла без тебя Россия?» Она не только не погибла — сама весь мир спасла.

— Не весь еще, — с сожалением заметил Иволгин. — Нет венца, как говорил наш дирижер Илья Алексеевич.

— Да, красиво сказал твой дирижер. Венца нет. Только нам теперь, пожалуй, не до украшений.

Дед Ферапонт приоткрыл глаза, повернул голову.

— Про рубаху мальчишка верно калякал, — сказал он. — Только нет ее на мне оттого, что немец в дом пришел.

— Про немца, батяня, говорить теперь нечего. Ты вот скажи, что с японцем делать?

— Я про него и говорю. Гляди не прозевай его, как того капитана.

— А все-таки?

— Отстань, не моего ума дело. Я тебе только по-нашему, на-охотничьи, скажу. Да ты и сам должон знать. Где волка бить надобно? В степных балках его бьют да в лесных сограх. Охотник не будет дожидаться, пока зверь в овечью кошару заберется. Дороговато это нам обходится, сынок. Дороговато... Вот ты и смекай, коль енералом работаешь...

«Пятьсот веселый» остановился на станции Байкал. Иволгин дернул вниз вагонное окно, удивленно заморгал глазами. Перед ним разливалась, поблескивая небесной лазурью, зеркальная водная гладь. Справа к озеру подступали, отражаясь в прозрачной воде, зеленые горы. Все здесь было таким чистым и ярким — дух захватывало.

— Вот это красотища! — разом выдохнул он.

— Чудо природы, — заметил генерал и хитровато улыбнулся. — Недаром на сию благодать японцы зарятся. Близок локоть, да не укусишь.