У кружевных чугунных ворот дворцового сада я остановился и стал просить:

— Фрейлинка! Зайдем!

И все другие, даже маленькая Ляля, в один голос стали проситься во дворец:

— Битте! Битте!

— Нун, гут, — подумав, сказала Эрна Федоровна. — Ненадолго зайдем. Только приведите себя в полный порядок, почиститесь и вытрите как следует ноги о траву.

Мы поспешили аккуратно выполнить все, что она нам велела. И вот скрипнула темно-зеленая железная калитка — и я с блаженным трепетом ступил на узенькую светло-серую плитчатую панель, тянувшуюся от калитки к подъезду дворца.

Мы уже приближались к этому подъезду, когда застекленная, зеркальная дверь его отворилась и на пороге возник рыжеватый высокий человек с бакенбардами и в каком-то сером камзоле с плоскими металлическими пуговицами. Кто это был, не знаю. Придворный лакей? Смотритель? Швейцар? Больше всего он был похож на картинку из книги «Маленький лорд Фаунтлерой» * . Этой книги я тоже тогда не читал. Читала Ира.

Пока мы с интересом и уважением рассматривали этого придворного, он с еще большим интересом разглядывал нас: Эрну Федоровну, ведро с опенками возле ее ног, Васю, Лялю, Иру, Женю, Ванду, меня… Надо сказать, его внимание было больше обращено не на наши лица, а на наши ноги.

— Вам что будет угодно? — вымолвил он наконец. Говорил он с таким важным видом и так свысока, как будто был не царским привратником, а самим государем-императором.

Эрна Федоровна, улыбаясь, объяснила:

— Мы хотели бы получить позволение осмотреть внутренние помещения дворца.

— Не выйдет, тетенька, — ответил он.

Эрна Федоровна опешила.

— То есть как?

— А так то есть, что с такими лапами, босые-голые, в государев дворец не лазиют.

Фрейлинка наша открыла рот. А я… Меня эти «лапы» словно по щеке хлестнули. Я весь задрожал, затрясся, выскочил вперед и закричал что-то такое, чего, пожалуй, и сам не понимал:

— Вы не смеете! Я наследнику… Я тезке… Наследник — мой дгуг… У нас не лапы, у нас гуки!..

В первую минуту этот рыжий как будто слегка растерялся, даже немного испугался. Потом он побагровел, посинел, налился кровью и шагнул в мою сторону.

Стыдно, ужасно стыдно вспоминать что случилось дальше. Но если уж взялся рассказывать, надо все до конца, всю правду.

Одним словом, этот противный человек, сказав сквозь зубы: «А ну!» — повернул меня к себе спиной и, правда, не очень сильно, но все-таки довольно основательно пнул меня коленкой в то место, на котором сидят.

Я чуть не упал, закричал, заплакал. И все вокруг тоже зашумели, закричали. Помню голос девочки Ванды:

— Холуй!

В тот день я впервые услышал это слово, и оно навсегда связалось у меня с этим днем, с этим розовым царским домом и с этим гадким длинноногим человеком в серых коротких штанишках.

Что было дальше, я плохо помню. Проще сказать, совсем не помню. Не знаю, как сумела Эрна Федоровна увести нас из дворцового сада. Ира потом хвасталась, что ей удалось кинуть в «холуя» гроздочку опят и что будто бы она угодила ему этими опятами прямо в нос. И он будто бы убежал во дворец и закрылся там на ключ. Не уверен, что все происходило именно так. Ира в те годы была потрясающей хвастуньей.

Шутки шутками, а что-то в этот день со мной произошло, что-то внутри меня сломалось, оборвалось. Нет, конечно, я не стал сразу после этого случая каким-нибудь пламенным революционером. Но именно этим осенним вечером, укладываясь спать, укрывшись по самый нос зеленым стеганым одеялом, я вдруг понял, что почему-то уже не могу мечтать о том, о чем так сладко и так уютно мечталось мне целых два месяца.

1973

Когда мы с Васей были маленькие, мы были, как теперь говорят, трудные дети. Попросту говоря, мы были порядочными хулиганами. И у нас не уживалась долго ни одна нянька. Теперь я не удивляюсь этому. Стыдно признаться, но был случай, когда одну неполюбившуюся нам няньку мы с Васей пробовали поджечь. Да, самым настоящим образом. Спрятались за папиным книжным шкафом, дождались, когда эта женщина пойдет мимо, плеснули ей на подол керосина и бросили зажженную спичку. Запылавшую юбку удалось потушить, но нянька в тот же день попросила у нашей мамы расчет.

Хулиганили мы, как я теперь понимаю, от безделья. И главным образом тогда, когда нашего папы не было дома, когда он уезжал куда-нибудь по своим лесоторговым делам. А бездельничали мы потому, что не знали, куда девать силы. Я еще не научился как следует читать, кое-как читал только вывески над магазинами. А Васе — тому, вероятно, было всего два-три года.

Няньки у нас менялись, как полотенца на кухне. А может быть, и чаще.

И вдруг в один зимний, кажется, день у нас появилась очень умная, я бы даже сказал гениальная нянька, или бонна, как называли себя тогда для важности некоторые интеллигентные няни.