Шрифт:
— Я тогда лучше зайду после, не буду мешать, — пробубнил Ленька.
— Куда вы? Полно вам. Пойдемте, пойдемте. Я ждал вас. Вы же хотели взять книжку. А у меня к вам тем более дело есть.
Он привел Леньку в избу. Пол уже был вымыт, и хозяйка раскатывала по нему серый, латанный во многих местах домотканый половик.
— Вот, возьмите, — сказал председатель, подавая Леньке тоненькую книжку в голубовато-серой бумажной обложке. — Читайте внимательно, ничего не пропуская… Там, где подчеркнуто синим карандашом, останавливайтесь и перечитывайте. Если что непонятно будет, — спросите, я объясню.
Ленька поблагодарил и взял книжку.
— А я вас вот о чем хотел спросить, — сказал Кривцов, роясь на столе и доставая из кипы бумаг какую-то пожелтевшую записочку. — Вы не знаете, что такое пау-пе-ри-зация? *
— Нет… не слыхал даже, — признался Ленька.
— Ну? А я думал, вы знаете. Не проходили еще?
— Нет.
— Жалко… А я читал тут зимой одну брошюру по аграрному вопросу, и вдруг эта самая пу… пе…
Кривцов засмеялся и помотал головой.
— Черт ее знает, — выдумают словечко!.. Ну, сам виноват, — учиться надо. Да вы присаживайтесь, — сказал он. — Что вы стоите? Вот на лавку или на табуреточку…
— Ничего, — сказал Ленька, присаживаясь на краешек табурета.
Кривцов ходил по избе и, поглаживая бороду, говорил:
— Я ведь, вы знаете, только один год в школу бегал. Мы — из тех самых, из мужичков Подтянутой губернии, Пустопорожней волости, уезда Терпигорева… Помните, у Некрасова?.. Вы вот в реальном учитесь, а меня прямо из школы папаша в высшее учебное заведение перекинул — в пастухи! А учиться хотелось. Не поверите, до слез хотелось. Я, бывало, если узнаю, что где-нибудь книга имеется… даже в другой деревне… готов ночью босый по снегу идти… А уж что за книги были! Тьфу! Смех, ерунда… «Бова-королевич» какой-нибудь, «Как мыши кота хоронили»…
Василий Федорович оборвал себя, остановился, посмотрел на черный задымленный потолок и с каким-то необыкновенным чувством, как молитву, прочел:
Эх, эх! Придет ли времечко? Приди, приди, желанное, Когда мужик не Блюхера И не милорда глупого, — Белинского и Гоголя С базара понесет?!.Потом помолчал, улыбнулся и сказал:
— Ну, вот, ведь и пришло оно, кажись. А?
— Кто? Почему? — не понял Ленька.
Но Кривцов не расслышал его. Он еще раз прошелся по избе, остановился у маленького кривобокого окошка, задумчиво постучал пальцем по ветхому, заклеенному во многих местах газетной бумагой стеклу и, грустно усмехнувшись, сказал, как бы отвечая на какие-то собственные, очень горькие мысли:
— А ведь не понимают, черти… Ни хрена, дураки пошехонские, не понимают!..
…В середине июня в уезде объявился атаман. Никому не известный доселе приказчик Хохряков из города Ростова объединил вокруг себя разрозненные отряды зеленогвардейцев и встал во главе кулацкого движения. Нигде подолгу не останавливаясь, этот новоявленный полководец разъезжал со своими головорезами из волости в волость, громил совдепы и комитеты бедноты, убивал коммунистов и сочувствующих, грабил потребительские лавки и шел дальше.
По вечерам Ленька слышал, как на завалинке у нянькиной избы шушукались бабы:
— А в Колдобине, бабоньки, чу, комиссара в колодце стопили…
— А в Больших-от Солях исполком хохряковцы сожгли…
— А в Никольском-от, чу, карателя ночью зарезали…
Однажды воскресным утром, когда Ленька чистил в сенях свои желтые скороходовские баретки, он услышал на улице громкий, не то испуганный, не то восторженный мальчишеский голос:
— Хохряковцы идут!!!
Не дочистив бареток, со щеткой в руке он выбежал на улицу. По деревне, в сторону Большой дороги, уже неслась, взметая пыль, целая туча мальчишек и девчонок. А навстречу им вваливалась в деревню пестрая и нестройная толпа пеших и всадников.
Впереди, на порядочном расстоянии от других, ехал на белой лошади человек в синем городском пиджаке, на котором странно и даже нелепо выглядела кожаная желтая портупея. Маленькую голову всадника венчала офицерская английская фуражка, в руке он держал стек. Под вздернутым смешным носиком щеточкой торчали крохотные усики.
Из толпы ребят уже показывали на всадника пальцами, и слышался восторженный шепот:
— Сам… Это сам… Вот убиться — это он, Хохряков!..
Следом за атаманом ехал знаменосец. На плюшевой темно-зеленой, тронутой молью портьере, на которой еще сохранились кисточки и медные кольца, белым шелком было нескладно вышито:
ВЪ БОРЬБЕ ОБРЪТЕШТЫ ПРАВО CBOЪ!
Рядом со знаменосцем красивый курчавый парень в лихо заломленной на затылок солдатской фуражке растягивал мехи тальянки и сквозь зубы напевал «Хаз-Булата» * . Остальные лениво и нестройно подтягивали ему…
Нянькина изба стояла второй от Большой дороги. Внезапно атаман зеленых повернул коня к открытому окошку, постучал стеком по подоконнику и хриплым пропойным голосом крикнул:
— Эй, хозяйка!