Шрифт:
— Вы садитесь, — зашевелился Кривцов. — Вот табуреточка… Скиньте с нее… Фекла, помоги…
На табуретке стояла бутылка с молоком, лежали круглый хлеб, яйца, несколько огурцов и тоненькая книжечка с вложенным в нее карандашом.
— Ничего… спасибо, — сказал Ленька. — Я так. Мне ведь скоро идти…
Он сидел на корточках и несмело поглаживал руку Василия Федоровича.
— Ну, что там у нас… дома, в деревне? — полузакрыв глаза, спрашивал Василий Федорович.
— Ничего… так… все в порядке, — бодрым голосом отвечал Ленька, чувствуя на себе беспокойный, настороженный взгляд Феклы Семеновны. — Ваша изба в целости… Я заходил, видел.
— Да я не о том. Я хотел спросить: кто там у нас верховодит? Глебовы-то еще хозяйничают?
— Да. Федор Глебов на днях лавку открыл. Торгует. Сыновья его, которые раньше в лесу скрывались, теперь дома живут. А с Хорькой я не играю больше.
— Это почему ж так?
— Вы же знаете, почему, — нахмурился Ленька.
Он смотрел на Кривцова и думая, что председатель очень изменился. Не в том дело, что его остригли и что он похудел. Голос у него был расслабленный, больной, но в этом голосе не было уже тех нежных, девичьих ноток, которые так поразили Леньку когда-то в сумерках на Большой дороге.
— Ничего, — говорил он с невеселой усмешкой. — Пускай похозяйничают, потешатся напоследок… Ведь, дураки пошехонские, не понимают и понять не хотят, что Советская власть — навечно, что ее ни вилами, ни топорами, ни английскими пулеметами не сокрушить… Помните? — сказал он, открывая глаза. И опять в его голосе зазвучали теплые певучие нотки, когда, приподнявшись на локте, он хрипловатым голосом медленно, упирая на букву «о», прочел:
Рать подымается Неисчислимая! Сила в ней скажется Несокрушимая!— Это что? Откуда? — спросил Ленька.
— А это у Некрасова. Не читали разве? «Русь» называется… Несокрушимая!.. Это ведь про нас с тобой сказано, про наше времечко!..
— Василий Федорович, — сказал Ленька. — А это правда, что у вас…
Он запнулся.
— Что это у меня?
— Что у вас — восемнадцать ран?
Кривцов негромко посмеялся в бороду.
— Не знаю, дружок. Я не считал.
— Да, да, правда… Мне Фекла Семеновна говорила.
И, наклонившись к раненому, Ленька покраснел, как девочка, и сказал:
— Ведь вы — знаете, Василий Федогыч, кто? Вы — гегой.
— Ну вот! Придумали… Я, дорогой мой, русский мужик. А русский мужик — сильный, он все выдюжит. Это вот она у меня действительно героиня, — сказал он, улыбаясь и показывая глазами на жену, которая молча стояла у него в изножий, облокотившись на спинку кровати. — Ведь это она меня от смерти спасла…
— Полно тебе, Василий Федорович, — заливаясь румянцем, ответила Фекла Семеновна. — Не я тебя спасла, а дохтор… Вот он идет! — сказала она вдруг испуганным шепотом.
Ленька оглянулся.
Через палату быстро шел, размахивая руками и держа направление прямо к нему, невысокий румяный человек в белом халате и в белой кругленькой шапочке, сдвинутой на затылок.
— Позвольте, хе-хе, — говорил он, двигая густыми черными бровями. — Это что такое? Товарищ Кривцова, это как же вы, хе-хе, без халата сюда? И кто вас пустил?
— Прости, батюшка. Я сейчас. Я на минутку, — забормотала Фекла Семеновна.
Ленька поднялся и смущенно смотрел на доктора. Он сразу узнал его.
— А это что за птица? — сказал тот, останавливаясь и разглядывая мальчика. — Хе-хе. Интересно… Ты как сюда попал, попугай?
— Это ко мне, Борис Яковлевич, — слабым голосом сказал Кривцов.
— Я так… на минутку… зашел. Здравствуйте, доктор, — сказал Ленька, вежливо кланяясь и шаркая ногой.
— Хе-хе. Постой! Где я тебя видел? — сказал доктор, взяв мальчика за подбородок. — Ты у меня лечился когда-нибудь?
— Еще бы… Вы разве не помните? Вы же меня кололи…
— Хе-хе. Колол! Я, мой друг, за свою жизнь, хе-хе, переколол, вероятно, хе-хе, десять тысяч мальчиков и такое же количество девочек. Где? Когда? Напомни.
— Этим летом. В гостинице…
— А-а! Постой!.. В Европейской?.. Хе-хе. Помню. Дифтерит?
— Да.
— Черт возьми! Хе-хе. Почему же ты не в больнице?