— Сожалели — не сожалели, а имение полностью разорили, — хмыкнул Иннокентий. — Вещи господские поворовали — поэтому и сожгли дом, чтобы концы спрятать. В былые времена налетели бы сюда казаки, жандармы, дознаватели и определили степень жалости каждого.

— Время наступило смутное — мы мечемся, и все мечутся, не знают, к какому берегу пристать. Вот и происходят подобные нонсенсы. Слава Богу, что хоть они живы остались! — произнесла Мария и перекрестилась.

«Вот так нонсенсы!» — подумал Иннокентий. Они решили, учитывая болезненное состояние Марии, заехать в Киев и навестить ее родственников. Город встретил их накалом политических страстей, разнообразием партий и сформированным правительством — Центральной Радой. Иннокентий отметил про себя, что город был просто наводнен большим количеством офицеров, покинувших разложившуюся армию. Некоторые даже не сняли упраздненные погоны, так и ходили по улицам, провоцируя солдат с красными бантами на груди на эксцессы. Ясно было, что они, как и сам Иннокентий, не знали, что предпринять.

Анастасия Ивановна и Наденька встретили их радушно и разместили у себя — они снимали четырехкомнатную квартиру на Малоподвальной.

— Здесь такое творится, но, слава Богу, у нас значительно спокойнее, чем в Петрограде и Москве, по крайней мере не стреляют. Спорят до хрипоты, чуть за чубы друг друга не таскают, но относительно тихо — разве что иногда по ночам шалят да солдаты, возвращающиеся с фронта, временами безобразничают на окраинах или возле вокзала. А в Питере стреляют, дома и даже фамильные ценности реквизируют, за бывшими приближенными ко двору охоту устроили. А здесь оперетку играют — создали свое, «гайдамацкое», войско, нарядили вояк в средневековую одежду — жупаны и шлыки на папахах, кривые сабли, — рассказывала Анастасия Ивановна. — Мне это напоминает кастрюлю с кипящей водой — шипит, крышку поднимает, а как с огня снимешь — то и успокоится. Перетерпеть надо.

— Дай Бог! — Мария вздохнула.

— Как славно, что вы приехали! Мне так скучно было! — воскликнула неугомонная Наденька. — Расскажешь мне про войну, про фронт, Мари?

— Наденька, там нет ничего интересного — грязь и кровь. В лазаретах полно не только раненых, но и больных.

— Мы недельку побудем, пока Мария окрепнет, и поедем дальше, — сообщил Иннокентий.

Но неделька растянулась на долгие месяцы, и происходящее уже не напоминало дешевую оперетку, как казалось обывателям вначале. Подошедшие войска бывшего подполковника царской армии Муравьева, командующего теперь войсками большевиков, пятого февраля начали обстрел Киева артиллерией с Левого берега Днепра и Куреневки, вызвав панику и разрушения в городе, пожары. Через четыре дня войска Центральной Рады вместе с несколькими министрами правительства тайно покинули город. Установился новый режим, большевики действовали жестко и беспощадно. Началась охота на офицеров, в Царском саду расстреляли их несколько тысяч, а также бывших «гайдамаков», которых узнавали по сбритым чубам и «оселедцям», оставившим светлые пятна на головах.

Весь этот период Иннокентий не покидал квартиру, при каждом постороннем шуме хватался за браунинг, а домочадцы жили в страхе за его и свои жизни. Мария и Наденька стали работать в городской больнице, так как цены неуклонно ползли вверх. Анастасия Ивановна занялась репетиторством — давала уроки английского, французского и немецкого языков. Иннокентий чувствовал себя будто в тюрьме, находясь целыми днями в опостылевшей ему квартире, поскольку пообщаться удавалось только вечером, когда все возвращались домой. Несмотря на испытываемый страх, никто из жильцов четырехэтажного дома не донес на скрывающегося у соседей офицера.

Весной на смену большевикам на немецких штыках пришло правительство двадцатисемилетнего премьера Голубовича. Новая власть пыжилась показать свою самостоятельность, пока немецкий лейтенант с взводом солдат не разогнал правительство и не арестовал несколько министров в связи с делом киевского банкира еврея Доброго.

На Хлеборобском конгрессе был избран гетманом Украины Павел Скоропадский, к которому от Центральной Рады перешла вся власть. Он начал формировать свое войско, где костяком должны были стать офицеры, и Иннокентий, которому надоело бездействие, поступил на службу. За это время он получил известие из Москвы от родственников — оказалось, доходные дома родителей были реквизированы большевиками, а мать и отец вместе с младшей дочкой, не ожидая дальнейшего развития событий, уехали, надеясь переправиться через границу. Но больше о них ничего не было известно. Отныне путь им в Москву был закрыт.

Ему, боевому офицеру, не так давно участвовавшему в боях с немцами, было больно смотреть, как теперь немцы чувствуют здесь себя хозяевами и устанавливают свои порядки. Правда, он должен был признать, что все время, пока он здесь находился, в городе было относительно спокойно. Гибель немецкого главнокомандующего Айхгорна в результате террористического акта его только порадовала — значит, есть люди, которые не смирились с немецкой оккупацией.

Он словно бы раздвоился — служил Скоропадскому, которого поддерживали недавние враги, оккупанты, а в душе надеялся, что все изменится, и… ничего не мог предпринять. Взрывы на Зверинце, уничтожившие вместе со складами боеприпасов Лысогорский форт, он посчитал знаком грядущих перемен и стал активнее общаться с офицерами — бывшими сослуживцами, строя с ними дальнейшие планы.

Уход немецких войск из Киева в связи с революцией в Германии и отречение гетмана Скоропадского от власти не застали его врасплох. Четырнадцатого декабря, когда в город вошел авангард армии Симона Петлюры — «сечевые стрельцы» — и была устроена охота на бывших «гетьмановцев», он с группой офицеров отправился на Дон, где формировалась Добровольческая армия. Мария осталась в Киеве.

В следующий раз он встретил Марию уже в августе 1919 года, когда его часть вошла в Киев с песней:

На прежней квартире на Малоподвальной Марии не оказалось, никто не мог подсказать, куда съехало семейство, но она сама его разыскала в тот же день, и с тех пор они не разлучались. Он служил командиром эскадрона, она — сестрой милосердия в походном госпитале.

За все годы, проведенные вместе, ему казалось, что они знают друг о друге все и нет ничего утаенного. Но у Марии все же была тайна.

В последний вечер перед отправкой на фронт, в феврале 1916 года, мама, Маргарита Владимировна, передала ей резную деревянную шкатулку и поведала сохранившиеся семейные предания о золотой маске богини Девы, хранящейся в ней.