В дополнение к разногласиям о том, как рассматривать иностранную помощь, я немедленно был втянут в новый спор между МВФ и Эфиопией - о досрочном возвращении кредитов. Эфиопия досрочно возвратила американскому банку кредит, использовав часть своих резервов. Эта операция с экономической точки зрения была безукоризненной. Несмотря на высокую ценность залога (самолет), Эфиопия должна была платить за кредит по гораздо большей процентной ставке, чем она получала за свои резервы. Я бы тоже посоветовал им возвратить долг досрочно, в частности, и потому, что, если бы эти средства потребовались в дальнейшем, правительство скорее всего легко могло бы снова занять их, используя в качестве залога тот же самый самолет. Но Соединенные Штаты и МВФ возражали против досрочного погашения долга. Они возражали не против логики этой стратегии, а потому, что Эфиопия провела операцию без разрешения МВФ. Но почему суверенная страна должна просить разрешения у МВФ на каждое свое действие? Это можно было бы понять, если бы меры Эфиопии негативно сказались на ее способности расплатиться с МВФ; на самом же деле все было наоборот: разумное финансовое решение повышало способность страны платить по своим долгам.

Долгие годы заповедями на 19-й стрит в Вашингтоне были отчетность и оценка по результатам. Результаты самостоятельно выбранной Эфиопией политики должны были бы убедительно демонстрировать, что она способна управлять собственной судьбой. Однако МВФ считал, что страны, получающие от него деньги, берут на себя обязательство докладывать ему обо всем, что может иметь к нему хоть малейшее отношение; если этого не происходило, то возникал повод для приостановки программы, независимо от того, насколько рациональным было это действие страны. Для Эфиопии подобная зависимость имела привкус новой формы колониализма; для МВФ это была всего лишь стандартная оперативная процедура.

Существовали и другие острые проблемы в отношениях МВФ - Эфиопия, касающиеся либерализации эфиопского рынка капиталов. Хороший рынок, как известно, есть основной признак капитализма, но нигде так не проявляется неравенство между развитыми и развивающимися странами, как на их рынках капитала. Вся банковская система Эфиопии (измеренная, например, величиной ее активов) несколько меньше банковской системы Бетезда, штат Мэриленд, пригорода Вашингтона с населением 55 277 человек. МВФ требовал от Эфиопии не только открытия ее финансовых рынков для западных конкурентов, но и дробления ее самого большого банка на несколько частей. В мире, где финансовые мегаинституты США, такие, как «Ситибэнк» и «Трэвелерс» или «Мэньюфэкчерс Хановер» и «Кэмикл», заявляют, что они вынуждены осуществлять слияние в целях повышения эффективности конкуренции, банк, равный «Норт Ист Бетезда Нэшнл бэнк», не имеет никаких реальных шансов конкурировать с глобальным гигантом вроде «Ситибэнк». Когда глобальные финансовые институты получают доступ в страну, они в состоянии просто раздавить местную конкуренцию. А после того как они привлекут вкладчиков местных банков в такой стране, как Эфиопия, то для них, наверное, будет гораздо предпочтительнее выдача кредитов крупным транснациональным корпорациям, чем малому бизнесу и крестьянам.

МВФ требовал большего, чем открытие банковской системы для иностранной конкуренции. Он хотел «укрепить» финансовую систему путем создания аукциона для казначейских обязательств эфиопского правительства - реформа, которая, сколь бы ни была желательной во многих других странах, совершенно не соответствовала уровню развития Эфиопии. Фонд также требовал, чтобы Эфиопия «либерализовала» свои финансовые рынки, иными словами, разрешила определение процентных ставок свободной игрой рыночных сил. Но именно этого Соединенные Штаты и Западная Европа не допускали до начала 1970-х годов, когда их рынки и инструментарий регулирующего аппарата стали уже достаточно развитыми. МВФ опять путает цели и средства. Одной из первостепенных задач хорошей банковской системы является обеспечение кредитов на благоприятных условиях тем, кто в состоянии их возвратить. В такой преимущественно аграрной стране, как Эфиопия, для ее крестьян особенно важно иметь возможность кредитоваться на разумных условиях для покупки семян и удобрений. Задача обеспечения таким кредитом отнюдь не легкая; даже в Соединенных Штатах в критической фазе их развития, когда сельское хозяйство имело очень большое значение, государство приняло на себя ключевую роль в обеспечении этого кредитования. Эфиопская банковская система была, по крайней мере на первый взгляд, довольно эффективной, маржа между заемными и ссудными ставками находилась на более низком уровне, чем в других развивающихся странах, последовавших рекомендациям МВФ. Тем не менее Фонд был недоволен просто потому, что он исходил из догмы, что процентная ставка должна свободно определяться международными рыночными силами, независимо от того, действуют ли эти последние в конкурентной или неконкурентной среде. Для Фонда либерализация финансовой системы была самоцелью. Его наивная вера в рынки придавала ему уверенность в том, что либерализация финансовой системы понизит процентные ставки по кредитам и тем самым сделает финансовые фонды более доступными. МВФ был так уверен в правильности своей догматической позиции, что мало интересовался реальным опытом.

Эфиопия сопротивлялась требованию МВФ об «открытии» своей банковской системы и имела для этого все основания. Там видели, что произошло, когда соседняя с ней страна Восточной Африки уступила МВФ. Фонд настаивал на либерализации, исходя из уверенности в том, что конкуренция между банками приведет к понижению процентных ставок. Результаты были катастрофическими: за этой мерой последовал очень быстрый рост местных и отечественных коммерческих банков, в то время как банковское законодательство и контроль за ними оставались неадекватными, с предсказуемым результатом - четырнадцать банков обанкротилось в Кении только в 1993-1994 гг. В результате процентные ставки возросли, а не снизились. Правительство Эфиопии, связанное обязательством повысить жизненный уровень своих граждан в аграрном секторе, проявляло осторожность, опасаясь, что либерализация окажет опустошительное воздействие на ее экономику. Крестьяне, которые раньше ухитрялись получать кредиты, могли оказаться не в состоянии покупать семена или удобрения, потому что они были бы лишены дешевого кредита или вынуждены платить по более высоким, непосильным для них процентным ставкам. Страна эта подвержена засухам, приводящим к массовому голоду. Лидеры страны, не желавшие ухудшать положение, опасались, что рекомендация МВФ может привести к падению доходов крестьян, усугубляя и без того достаточно бедственную ситуацию.

Встретившись с нежеланием Эфиопии принять требования, МВФ предположил, что правительство несерьезно относится к реформам, и, как я уже рассказывал, приостановил программу. К счастью, другие экономисты во Всемирном банке, в том числе и я, сумели убедить руководство Банка, что здравый смысл оправдывает предоставление дальнейших кредитов Эфиопии: это была страна, отчаянно нуждавшаяся, но имевшая первоклассную структуру экономических институтов и правительство, приверженное задаче смягчения бедствий своих граждан. Всемирный банк утроил свои кредиты, но спустя несколько месяцев, когда МВФ наконец внял его доводам. Чтобы изменить ситуацию, я и мои коллеги развернули решительную кампанию «интеллектуального лоббирования». Мы организовывали в Вашингтоне пресс-конференции, желая подтолкнуть МВФ и Всемирный банк к пересмотру решения о либерализации финансового сектора в наиболее слаборазвитых странах и учесть последствия необоснованно навязанной зависящим от иностранной помощи бедным странам, таким, как Эфиопия, фискальной экономии. Я пытался установить контакт с высшим руководством МВФ как непосредственно, так и через своих коллег во Всемирном банке. Сотрудники Банка, работавшие на месте, в Эфиопии, тоже делали подобные попытки убедить своих коллег в МВФ. Я использовал все свое влияние, которое имел в администрации Клинтона. Иными словами, я делал все что мог, добиваясь пересмотра программы МВФ.

Помощь была возобновлена, и мне хочется верить, что мои усилия помогли Эфиопии. Я понял, однако, как много времени и сил требуется, чтобы что-то изменить даже изнутри, находясь в составе международной бюрократии. Подобные организации скорее окутаны туманом, чем прозрачны, а это значит, внешний мир получает от них слишком мало информации и, может быть, еще меньше пропускается из внешнего мира вовнутрь организации. Эта непрозрачность также означает, что информации с нижних уровней организации очень трудно пробиться на верхний.

Борьба за кредиты Эфиопии открыла для меня многое из того, как работает МВФ. Имелись очевидные доказательства, что МВФ был не прав относительно либерализации финансового рынка и макроэкономического положения Эфиопии, но предпочитал действовать по-своему. Казалось, что там не хотят прислушиваться к мнению других, как бы хорошо они ни были информированы, как бы они ни были беспристрастны. Существо дела приносилось в жертву процедурным вопросам. Возвратит ли Эфиопия досрочно кредит, было не столь важно, важен был факт, что она не посоветовалась предварительно с МВФ. Либерализация финансового рынка - как ее лучше осуществить в стране, находящейся на такой стадии развития, как Эфиопия,- это был вопрос, по существу требовавший мнения внешних экспертов. Однако они не были приглашены, чтобы сделать выбор по очевидно спорному вопросу, и это вполне созвучно стилю МВФ, претендующего на роль монопольного поставщика здравых советов. Такие проблемы, как досрочное возвращение кредита,- что вообще не относится к компетенции МВФ, ибо действия Эфиопии не сказались на ее способности платить по своей задолженности,- могли быть переданы на рассмотрение внешним экспертам для оценки того, насколько операция была рациональной. Однако для МВФ это было бы равносильно анафеме. Поскольку многие решения принимаются им за закрытыми дверями - фактически по поднимаемым проблемам не бывает публичных дискуссий,- МВФ ставит себя под подозрение, что силовая политика, специальные интересы или другие тайные причины, не связанные с мандатом МВФ и стоящими перед ним целями, влияют на его институциональную политику и поведение.