Шрифт:
…Они выехали из северных ворот Форноста, когда солнце уже начинало садиться. Гарав не понимал — зачем, почему? И не оглянулся — а ведь очень хотел.
Он качался в седле и вспоминал Тазар. Не лицо, а пальцы — пальцы и свой перстенёк, который осторожно надвигает на один из них.
Тонкий и тёплый.
Глава 15,
в которой выясняется, какая это нудная вещь — путешествие.
И опасная. И страшная.
Путешествие верхом оказалось длинным, монотонным и скучным.
День начинался через час после рассвета, когда они поднимались. Умывались, ели горячее, седлали коней и ехали. Ехали шагом, реже — рысью до полудня и останавливались на два часа. Рассёдлывали, кормили и чистили коней. Обедали всухомятку и отдыхали, сколько получалось — по ощущению не больше часа. Ехали, пока солнце не опускалось к горизонту. Останавливались на ночлег. Рассёдлывали, кормили и чистили коней как следует. Готовили ужин на разведённом небольшом огне. Ели — уже в сумерках. Какое–то время отдыхали и разговаривали. Потом двое ложились спать, завернувшись в плащи, а один заступал на примерно трёхчасовое дежурство. За час до подъёма последний дежурный готовил завтрак. И всё начиналось сначала. Всё, что разрешалось сделать на время сна — расстегнуть поясной ремень.
Первые дни, если честно, Гараву было очень трудно. Утром не хотелось вставать так, что он невольно просыпался минут за двадцать, а то и за полчаса до подъёма и тоскливо слушал, что делает дежурный, ожидая: вот сейчас… сейчас… сейчас будет тормошить… Днём Фередир и Эйнор по очереди спали в сёдлах. Гараву тоже никто не запрещал, но у него просто не получалось. По вечерам хотелось поговорить после дневного молчаливого качания в седле, но язык не ворочался, и мальчишка просто засыпал. Кроме того, зверски болела задница и ноги. Он, правда, ничего себе не стёр, как грозились авторы почти всех книг, где встречались всадники–новички, но боль была нудной и беспокоящей.
Потом он постепенно привык. И к коню, и к доспехам, и к медленному равномерному движению, и к ночной прохладе с ветерком. Научился правильно обхаживать коня. Ушла боль. И вечера обрели интерес — почти такой, как в туристском походе.
И Эйнор, и Фередир умели и любили петь. Кроме того, Эйнор любил рассказывать легенды о Нуменоре, а Фередир обожал то, что в мире Пашки назвали бы «страшилками» — рассказы о Шепчущем лесе и Мече Света, о страшном колдуне Мельнике — и умел их рассказывать так, что даже Эйнор как–то притихал, и становилось видно, что рыцарю не так уж много лет… Пашка тоже потихоньку начал рассказывать разное. Он для себя всё–таки выстроил легенду, что родом с очень далёкого востока, где про здешние дела и слыхом не слыхивали… ну и тут, соответственно, тоже про тамошние места не знают. Ни Эйнор, ни Фередир не расспрашивали особо больше, как же всё–таки Гарав оказался здесь. Видно, думали, что он, если и вспомнил, то ему не очень–то приятно про это говорить. Зато с удовольствием слушали, например, немного переделанные истории про битвы с монголами. Гараву даже было немного стыдно — чего доброго, попадёт это в здешние серьёзные летописи: вот, мол, какие дела творятся на востоке!..
…В тот вечер Гарав — а точнее, Пашка — обнаглел окончательно, возжелал славы и выдал на привале стихи своего собственного сочинения, которые днём, качаясь в седле, записывал выпрошенным у Эйнора свинцовым карандашиком на у Эйнора же несколько ранее выклянченной бумаге. Восстановив по памяти текст на русском, Гарав тут же стал писать подстрочник — на адунайке русскими буквами — и неожиданно обнаружил, что вполне может соорудить стихи и на этом языке, тем более, что тут обращали внимание не столько на рифму, сколько на ритм. И вот теперь заливался соловьём, сидя возле костра и с удовольствием наблюдая, как спутники — оба — то фыркают, то откровенно хохочут.
— Какая такая «Орда Золотая»? — Большая, быть может, она — аль малая? — Конечно, большая, всю Русь захватила. — Какая ж на свете бывает–то сила!.. И вот волненья средь народа: — То хорошо, что помогла погода — Татарин не дошел до нас. В болотах да снегах увяз… — Надолго ль он увяз в болотах? — Нема. Сейчас увяз в заботах. — В Сарае сидя, зубы точит. — От нас он деньги дюже хочет. — Татарин зол. Нас вспомнит скоро… — Эй братцы! Хватит разговоров!.. …Стоял мужик. Рука в бока. Был пьян чуть–чуть — совсем слегка. Особо ростом не высок. И не сказать, чтобы качок… Одет… ну, скажем, небогато. Но что–то было в нем, ребята. Стряхнул он наземь что–то с плеч И двинул вот такую речь: — Нашли чего — Орды бояться! Славяне! Хватит придуряться! Боимся шведов и тевтонцев, Боимся, что не встанет солнце, Что черти мир захватят весь, Что дней в неделе будет шесть, Что вступим мы в Евросоюз, Что во всю рожу вскочит флюс, Что пиво кончится на свете — Всего боимся, прям как дети. Че там? Какие–то татары — Да мы порвем их без базара! В прошедший год — совсем недавно. Мы обломали чурок славно. Казань мы рвали до зари… — Эй ты, мужик! Ты! Не ори!… Имеешь ты задать вопрос? С чего я волосом оброс?! — Сам волосат ты, как лешак… Меня ты помнишь?.. Сам дурак! Народ родной брех услыхал, Народ тут репу почесал: — Братва! Да это же Петруха!.. — А где ж он был?.. — Ни сном не духом!.. — Да, это я, что, не узнали? А ведь недавно провожали. — Ну да! Конечно! Помним мы! — Вас не видали две зимы! — На стругах, две весны назад Вы плыли драть татарам зад! — Мы думали, что вы с концами! Глядите–ка, вернулись сами! — Да нет, народ. Один вернулся… — Тут наш герой чуть–чуть запнулся. И, посмотрев поверх голов, С других рассказ он начал слов: — Стоим мы тут, а они там. Татарин едет, видно — хан: Немытый, страшный, как Хсанкор! Аж в дрожь бросает до сих пор! Подъехал стороны на край, Послать стрелой в татарский рай? Собачий сын — Кадум Байда Сказал нам: — Слушайте сюда! Урус всегда великий воин, Дружить с монголом он достоин. Ты удаль показал свою — Вы победили нас в бою. Мы щедрость вам свою покажем И доброту свою докажем. Урус с татаром — друг навеки. Мы братья, люди–человеки!.. Но наши парни — не придурки: — Мы знаем, кто и что за урки. Татар нам брат? Глядите сами: Мой дом поджёг, чтоб пламя Ему обзор весь осветило. Схватил он девку… Отрезал серьги ей с ушами. Ее саму в огонь метнул… «Кто враг, кто друг…» Ну, ты загнул! — Упал татарин, видно, с печки, Ведь мы для них не человечки, Не люди даже и не звери. — Татарин врет? — Пошли проверим… — Не надо. Может мы домой? Какой домой?! Там пир горой! И вот спустя пустяшно время. На пир зовет нас вражье племя. Идем мы к ним во всеоружье: Бухло бухлом — на время дружим! Так вот, на самом прям к ним входе При всем честном (и нет) народе Какой–то бешеный старик Писклявым визгом поднял крик: — Урус, ты нас не уважаешь?! Друзья мы все! Ты понимаешь?! Зачем тебе на пире лук?! Ведь я тебе не враг, а друг! Оружье сдайте в гардероб!.. — Ты че, загнать нас хочешь в гроб?! — Вскричал наш воин говорливый, Потом рванул еще ретивей: — Чем резать будем мы там мясо?! И мы с ножами знаем пляски! Нам без ножей на пир нельзя, Какие мы, потом, друзья?! Татарин, фактами убитый. Глаза со страху чуть закрыты: — Ножи вам можно — меч нельзя. И это факты без бузья! Веселье хряк как рылом стер… Но вот зашли мы все в шатер: — Аллах! ХСАНКОР! Иегова! Кришна! — Все это нам? Ну, очень пышно! Бухло и закусь, ананасы. Потом натырим балабасов! Сейчас братаемся и дружим, Ну, в общем: не особо тужим. Проходит час, потом другой, (Бухи. Не шевельнешь ногой) И вот, средь пьяной тишины Крадется к нам через спины Кадум с ножом наперевес Так тихо, как медведь сквозь лес. Он думает, что мы–то спим… Ну нет уж, хрена — мы ВСЕ бдим! — Алярм!!! Измена! Хэнде хох! Кидай перо татарский лох! Кадум несильно испужался (Но обоссаться обоссался): — Коли урусов! Режь собак! Мы им припомним: «Кто дурак!» А мы: — Ножи, братва, наизготовку! — Покажем им свою сноровку! — Щас так дадим мы вам просраться, Что не успеешь испугаться! Но вот всех сторон шатра. На нас поперла шантрапа! Один к пяти. Они в оружье. — Ну ладно суки! Щас подружим!.. — А что же дальше с вами было? — Нас половину всех убило Но мы прорвалися, ребята! И побежали, как когда–то… От страшной тьма спасла нас смерти. Вы в том мне на слово поверьте… Татар хотели мы обуть, А получилась просто Жуть…. Татарин — подлый, низкий гад Любой победе подлой рад! А мы их побеждали с честью Как витязи в старинных песнях. Не трусьте братья, чурки плохи, А в одиночку вовсе лохи! Росточком — метр пятьдесят Давить их надо, как цыплят! [43]43
Стихи на самом деле Павла Зубкова! (Отрывок из поэмы «Базар времён татаро–монгольского нашествия»)
— Тихо, — вдруг сказал Эйнор. Только что он смеялся — и вдруг, не переставая посмеиваться, ухитрился одновременно произнести это. — Орки.
От одного слова внутри у Гарава (у Пашки) всё сжалось в тугой ком — и пришёл унизительный, тягучий страх. Фередир продолжал смеяться, даже назад откинулся — так, что оказался рядом со своим щитом.
— Много? — тихо спросил он.
— Не знаю, — Эйнор подбросил в костерок клубок сухих веточек. — Вокруг. Щиты приготовьте. Каждый закроет свою сторону, потом — как получится, от костра не отходить… щиты!!! — это он уже крикнул.
Гарав сам не помнил, как и когда он успел сунуть левую руку в ремни щита и вздёрнуть его вверх, правой рукой нахлобучивая шлем. Конечно, получилось не очень удачно, и он несколько секунд ничего не видел… зато почувствовал два тяжёлых удара в щит (едва не опрокинувших его на спину) и услышал визгливые гортанные вопли.
Он вскочил, уже сжимая в правой руке меч, выхваченный из ножен. Из темноты приближались несколько коренастых чёрных фигур — как будто куски этой самой темноты ожили и надвигались, издавая низкое урчание и похрюкиванье. Мелькнули несколько алых вспышек — отсветы костра на металле.