Шрифт:
— Вон та ель, — сказал Гарав. — Фередир, поставь там что–нибудь.
Тот кивнул, поманил с собой троих пацанов, и они оттащили туда, к ели, всё того же кабана. Вернулись бегом. Местные мальчишки смотрели обиженно и даже враждебно. Чемпион выглядел уныло, но ещё бодрился — кажется, всё–таки не верил, что такое возможно…
…Возможно.
Гарав попал все три раза, и местный только рукой махнул, когда ему явно стали предлагать попробовать выстрелить. Буркнул что–то, но, когда отдавал шкурки Гараву, пожал ему локти с искренним восхищением и в движениях — и во взгляде.
И вздохнул.
Сидя у шалаша, Гарав любовался мехом. Он как–то не воспринимал эти шкурки, как большие деньги. Если золото и серебро были близко к людям и в Пашкином мире, то меха, хоть и дорого стоили, не соотносились с «богатством». Но мех был красивым, что спорить. Казалось даже, что на нём играет солнце, которое если и было — то за кронами елей.
Фередир сидел наискось, резал на подобранной деревяшке какой–то сложный узор, мурлыкал простенькую песенку — такую простенькую, что не прислушаться было нельзя…
Я пpоснулся pано утpом, Оседлал опять коня. Поднялась тpава степная, Снова в даль меня маня. Я скачу навстpечу солнцу И смеюсь в его тепле. Есть лишь счастье гоpизонта Для pожденного в седле. Степь pаскинулась шиpоко И цветаста, как ковеp. Звонок голос дpуга–pога, Конь силен и меч остеp. Я пою, и эта песня вдаль Несется сpедь полей: «Есть лишь счастье гоpизонта Для pожденного в седле!» Обгоняя летний ветеp, Конь несет меня стpелой. Только он на целом свете Мне и дpуг, и бpат pодной. Для дpугих шелков богатство, Златый кубок на столе — Есть лишь счастье гоpизонта Для pожденного в седле. Мудpецы в высоких шапках Пусть ведут извечный споp. Я ж познал, что все живое С самых сотвоpенья поp Без пpичины не pодится И не сгинет на земле… Есть лишь счастье гоpизонта Для pожденного в седле… [61]61
Стихи Анариэль Ровен.
— Волчонок, а почитай что–нибудь.
Гарав ещё раз тряхнул шкурки, отложил их, потянулся. Он и не думал возражать — наоборот, после стольких дней молчания… Пару секунд мальчишка думал, что прочесть. И вспомнились стихи, которые писала одна женщина, уже взрослая — с ней Пашка познакомился в Интернете. Их Гарав тоже перевёл. На одной из вечерних стоянок у костра, когда думал о… о Мэлет. А просто и сейчас легко вспомнил перевод. Помедлил ещё немного — и…
Я себя ведь раздавала по кускам, Не боялась и ходила по мосткам, И поскрипывали мерно мостки, А под ними воды огненной реки. А сегодня, что за диво со мной? Я из дому ни рукой, ни ногой, А в светлице полумрак полусвет… Сколько дней прожито в ней, сколько лет. Мне и воля уже не нужна, В чистом поле пролегла борозда, Словно след лежит на сердце моем, Хорошо так было нам в ней вдвоем. А потом ругали матерь с отцом… Опозорила я весь отчий дом! Запирали на тяжелый засов, Выпускали во дворы злобных псов. Посадили меня в темный чулан, Жениха нашли, будь он окаян! А мил друг мой убежал на войну, И забыл давно про ту борозду. Завтра бабки снарядят под венец, Прослезится в церкви старый отец, А невеста ни жива, ни мертва, И бежит за ней вприпрыжку молва. Ты вернись, вернись, мой сокол шальной, Забери свою голубку с собой, Но в ответ мне только тишь–тишина, И сквозь щелку светит мутно луна. Темной ночью распахнула окно… Мне теперь на свете все, все равно. Я пошла искать далеки края, Где теперь милого друга земля. [62]62
Стихи Евгении Власовой.
— Спеть бы её, — мечтательно сказал Фередир. — Какая там мелодия?
— А как я покажу? — хмыкнул Гарав, вытянув ноги. — Ну не умею я петь. Говорил же.
Полог откинулся в сторону.
Оруженосцы вскочили.
Эйнор вышел наружу, щурясь — в одних штанах, правда, не нижних, а кожаных. Хлопнул себя по плечам, избавляясь от наглых комаров. И посмотрел на оруженосцев. На одного. На другого. На шкурки. Снова на оруженосцев.
— Я выиграл их. Соревновались в стрельбе с местными, — быстро пояснил Гарав.
— Хм, — Эйнор открыто потянулся и зевнул. — Есть поесть?
— Да, тут, мы поставили, — Фередир нырнул в шалаш. — Вот же.
— Сюда вынеси. И куртку, — Эйнор сел на один из черепов. Потянулся, зевнул. — Выиграл и молодец, — рассеянно сказал он, влезая в поданную Фередиром куртку.
Следующие минут десять рыцарь ел. Жадно и быстро — не забыв, впрочем, перед этим посмотреть на запад. Оруженосцы почтительно взирали. Наконец Гарав кашлянул и спросил:
— Могучий Оби ванКеноби, тренироваться будем?
— Кто? — нахмурился Эйнор, поднимая глаза.
— Рыцарь был такой, — туманно пояснил Гарав. — Погиб геройской смертью в борьбе со злом.
— Да? — Эйнор отставил поднос. — Ну тащи палки. Любые…
…Эйнор словно и не валялся совсем недавно без сил. Сперва он загонял Гарава и отлупил его. Потом сделал то же с Фередиром. Потом сделал то же с обеими мальчишками. Потом Фередир угодил ему по голове, и Эйнор одобрительно сказал:
— Отлично.
— Я отвлекал, — ревниво заметил Гарав, перекидывая шест из руки в руку. — Без меня бы ничего не получилось. Я…
Эйнор кашлянул, и Гарав прекратил славословия в свой адрес…
…До вечера оруженосцы прогуляли коней и долго думали возле обнаружившейся реки — купаться или нет. (Первым в воду прыгнул Гарав и гордо заявил потом, что даже не пискнул. Что было не удивительно — от холода перехватило дыхание.) Потом — просто валялись на шкурах и слушали, как Эйнор, тоже устроившись на постели, бесконечным потоком рассказывает нуменорские легенды — новые и новые. Легенды были потрясающе интересные, в этом Гарав уже успел убедиться. Но раньше Эйнор никогда не выдавал сразу столько.