Федотов в революции видел селектор жизненности подходов к истории. И здесь проявились недостатки «школы» Ключевского. Революция остро выдвинула трагическую проблему государства в России. Для Федотова это означает необходимость возвращения к С. М. Соловьеву, обогащенному «всем социальным опытом и школы, и жизни». Другой «огромный провал» Ключевского и всей дореволюционной русской исторической науки обнаруживается в уклонении историков от проблем духовной культуры. Духовная культура была предметом преимущественно специальных дисциплин. Никто не пытался на oгpoмнoм' материале специальных исследований поставить общие вопросы древнерусской культуры. Федотов заключает: «Русская историография оставалась и остается, конечно, наиболее «материалистической» в семье Клио»(4).

Революция потрясла не только государство, но и все русское сознание. Оценивая своих предшественников, Федотов видит выход из глубокого кризиса исторической мысли в постановке фундаментального вопроса о русской культуре, во всем объеме ее «идеи». Это понимается как возвращение к проблематике 40-х годов, «к переоценке вечного спора между западниками и славянофилами: о содержании и смысле древнерусской культуры, о ее всемирно-историческом "месте"»(5). Масштаб революционной катастрофы требовал выхода из «магического круга Ключевского», из тесной, социальной, бытовой темы в «мировые просторы сороковых годов». Революция еще более затемнила загадочный лик

________________________

1 Федотов Г. П. Россия Ключевского. С. 352.

2 Там же. С. 359.

3 Там же. С. 360.

4 Там же. С. 362

5 Там же.

==31

России. Для Федотова задача состоит в духовном возрождении Родины усилиями жизни и мысли, которая вопрошает: «Что умерло без остатка? Что замерло в анабиозе? Что относится к исторически изношенным одеждам России и что к самой ее душе и телу, без которых Россия не Россия, а конгломерат, географическое пространство Евразия, СССР?»(1).

Очищенный революцией образ России Федотов наметил в основных чертах еще до эмиграции(2). Это образ а перспективе будущего, но на фоне прошлого. Прошлое и будущее постигаются мыслителем в живом единстве культуры, которое складывается из традиций, из соединенных усилий народа, из «общего дела» и дано в единстве направленности. Федотов считает возможным для историка говорить лишь об этом общем фоне, общих предпосылках национального стиля. Размышления Федотова о России — не пророчества, даже не предвидения, но ожидания. Пафосом ожидания и надежды пронизано его слово о русской культуре. Он смотрит в будущее, думает о прошлом и говорит о настоящем.

Однако в прошлом — до революции — русская культура имела свою направленность; «она обращала к будущему свои определенные вопросы»(3). Революция резко оборвала эту нить. Федотов тоскует по старой культуре, но он решительно против политической реставрации. Будущее реальной России для него связано только с тем поколением, которое воспитано Октябрьской революцией. В нем Федотов пытается разглядеть лицо России на фоне тысячелетней истории.

Мощный взрыв революции привел этот фон в движение. Федотов мыслит культуру многослойной, многоликой и многоголосой. Культурологический полифонизм и полиморфизм допускает надежду не на воскрешение разрушенных «верхних» слоев XIX века, а на выдвижение «нижних», старых и даже древних пластов русской культуры. Федотов ожидает, что в катастрофе революции могут подняться из глубины истории самые твердые и ценные породы культуры. Но что же скрывается за толщей веков?

Первоначальный факт истории русской культуры Федотов видит в переводе греческой библии на славянский язык(4). Уже здесь зерно всех будущих расколов. Дар «учителей словенских», приблизивший образ Христа, облегчивший христианизацию народа, по убеждению Федотова, достался ценой «отрыва от классической традиции»(5). Отсюда далеко идущие культурно-исторические последствия. За богатством религиозной и материальной культуры великолепного Киева XI—XI веков Федотов усматривает нищету научной философской мысли. Совершился роковой разрыв славянской речи со вселенской мыслью. Вопреки своему призванию — озвучить евангельским словом эллинскую мудрость, — Россия погрузилась в безмолвие. Для Федотова «она похожа на немую

________________________

1 Федотов Г. П. Россия Ключевского. С. 352.

2 См.: Федотов Г. П. Лицо России // Свободные голоса. Пг., 1918, № 2; О н же. Мысли по поводу Брестского мира // Свободные голоса., Пг., 1918, № 1.

3 Федотов Г. П. Письма о русской культуре: 1. Русский человек // Русские записки. Пг„ 1938, № 3. С.239.

4 См.: Федотов Г. П. Мысли по поводу Брестского мира // Свободные голоса. Пг. 1918, № 1. Стб. 23-24; О н

ж е. Трагедия интеллигенции // Версты. Paris, 1927, № 2. С. 153

5 Там же.

==32

девочку, которая так много тайн видит своими неземными глазами и может поведать о них только знаками»(1).

Софийная Русь, выразившая свои глубокие догматические прозрения в церковном зодчестве, в новгородской иконе, в особом тоне святости северных подвижников, оказалась чужда Логоса. По мнению Федотова, «этот паралич языка еще усилился со времени ее бегства с просторов Приднепровья»(2).

Культура, история которой началась с перевода, была обречена снова стать «переводной» при Петре 1 и пробавляться немецкими переводами «до сих пор». Пути Запада и Руси разошлись, Запад отгородился «железной угрозой меченосцев», а Русь обратилась лицом в Востоку, где не было культуры, но были пустынные пространства. Отсюда второй тяжелый дар, положивший начало истории бродячей Руси, — пространство.