Резкое падение курса рубля, последовавшее за кризисом 1998 года, ускорило преобразование совершенно неконкурентоспособной экономики, которая сформировалась за долгие годы централизованного планирования, в экономику, способную хотя бы немного конкурировать. Поскольку часовая производительность труда в России была чрезвычайно низкой, непрерывное сокращение числа рабочих мест на заводах, где работало куда больше людей, чем нужно, позволило многим отраслям добиться минимальной конкурентоспособности на международных рынках. Российский неудовлетворенный спрос на потребительские товары в сочетании с крупными иностранными инвестициями, без сомнения, привел бы к росту производства потребительских товаров, если бы инвесторы могли рассчитывать на соблюдение права собственности'.

Несмотря на существование законов, право собственности в России остается зыбким. В последние годы Дума приняла ряд законодательных актов, призванных укрепить верховенство закона. Формально структура законодательства сегодняшней России — это шаг вперед по сравнению с экономикой черного рынка начала 1990-х годов. Однако одно дело изменить закон, а другое — обеспечить соблюдение новых правил. Путин избирательно применял новые и существующие законы, чтобы взять под государственный контроль энергетические активы. Избирательное правоприменение — более серьезная проблема, чем отсутствие новых правил. С юридической точки зрения страна, законы которой не защищают право собственности, мало отличается от той, где право собственности закреплено в законе, но правоприменение носит избирательный характер и зависит от политических предпочтений. Право, которое соблюдается избирательно, — это не право.

В цивилизованном обществе существует обширный комплекс культурных императивов и правил, которые регулируют взаимодействие людей друг с другом и с государством. В основном это неписаные законы, и большинство из нас не до конца осознает, до какой степени на наши повседневные решения — даже самые пустяковые — определяются установками социума, религией и образованием. Разумеется, наша правовая система в целом тоже опирается на эти ценности.

Такая страна, как Россия, может переписать свои законы, но чтобы преобразовать систему культурных норм, ей нужны годы, если не смена поколений. Судя по высказываниям Горбачева, который рассказывает о своих дискуссиях с Путиным, именно этим можно объяснить авторитарный уклон в российской политике последних лет. Но только объяснить, а не оправдать. В России, если «система» не работает, закручивают гайки, устраняя политический плюрализм и питающий его хаотичный демократический процесс. Стабильность и политическое затишье приобретают особую ценность на фоне кажущегося хаоса высококонкурентных рынков и демократических битв за политическую власть.

Капитализм как способ обеспечения материального благополучия дает наилучший результат лишь при наличии конкуренции. Авторитарная власть лишена того предохранительного клапана, который позволяет мирно разрешать разногласия в капиталистическом обществе. Глобальной экономике. которая должна идти вперед, чтобы уровень жизни в мире повышался, а бедность отступала, не обойтись без предохранительного клапана капитализма — демократии.

Россия должна сыграть свою роль в эволюции мирового капитализма. Помешают ли этому медленное развитие ее экономики, страдающей от голландской болезни, и нерациональное распределение капитала, типичное для авторитарных режимов, станет ясно в ближайшие 20 лет. До сих пор в борьбе с голландской болезнью Россия вела себя скорее как развитая, а не развивающаяся страна. Поэтому я бы не стал сбрасывать Россию со счетов. Еще в студенческие годы меня поражало количество гениальных математиков с русскими именами. Такая культура, думал я тогда, заслуживает куда более развитой и совершенной экономики, чем та, что создана Советами. Современная Россия пытается добиться подъема экономики. Многое зависит оттого, кого Путин выберет своим преемником. Энергетические ресурсы и военный потенциал России делают ее крупным игроком на глобальной арене на десятки лет вперед. И все же пока преждевременно делать выводы о том. какой будет ее роль.

На декабрьской встрече в Берлине в 1999 году за столом напротив меня сидел Педро Малан, министр финансов Бразилии. Он был одним из тех знающих и способных латиноамериканских руководителей, которые присутствовали на первом заседании «Группы двадцати» — организации, объединившей министров финансов и глав центральных банков 20 стран. Хотя мы уже знали друг друга, создание группы рассматривалось как возможность вовлечь развивающиеся страны в дискуссию о развитии мировой экономики55.

Малан, стоявший в 1994 году во главе центрального банка Бразилии, реализовал под руководством президента Фернандо Энрике Кардозо программу Plano Real, которая позволила остановить галопирующую инфляцию. Уровень инфляции в Бразилии с середины 1993 до середины 1994 года превышал 5000%. Я искренне восхищался Педро, но мне не давал покоя один вопрос: почему экономика страны оказалась в таком состоянии, когда ничто, кроме радикальной реформы, уже не помогало? Теперь даже сам Кардозо говорит: «Кто. находясь в здравом уме. захотел бы стать президентом Бразилии в ту пору, когда этот жребий выпал мне?»

Почему в 1970-е, 1980-е и 1990-е годы Латинскую Америку сотрясал один экономический кризис за другим, а на смену гражданским правительствам то и дело приходили военные режимы? Ответ прост — за редкими исключениями, Латинская Америка не могла отвыкнуть от экономического популизма, который мешал целому континенту конкурировать с остальным миром. Особенно удручает то. что даже плачевные экономические результаты популистской политики, которой в тот или иной период после Второй мировой войны увлекались почти все правительства региона, не отбили желания вновь и вновь прибегать к популистским методам.

Безусловно, XX век был не слишком благосклонен к южным соседям Соединенных Штатов. По данным выдающегося историка экономики Ангуса Мэддисона, в начале XX века реальный ВВП на душу населения в Аргентине был выше, чем в Германии, и составлял три четверти от уровня США. Однако к концу века этот показатель в Аргентине был уже в два раза ниже, чем в Германии и США. В Мексике ВВП на душу населения в XX веке снизился относительно США с одной трети до одной четверти56. Экономическое влияние северного соседа было недостаточным, чтобы остановить падение. В XX веке уровень жизни в США, Западной Европе и Азии рос быстрее, чем в Латинской Америке, почти на треть. Лишь в Африке и Восточной Европе дела обстояли столь же скверно.