Дело в том, что эти скандальные подарки, воспетые в саркастической прозе и стихах, иллюстрированные даже в юмористической живописи, имеют свою очень пикантную историю. В Туркестане по рукам ходила серия юмористических рисунков, в которых изображено было, как предшественник Вревского, генерал Розенбах, со своей свитой, этими традиционными подарками чуть ли не догола обобрали эмира; одному из адъютантов ничего не досталось, и он тянет с эмира штаны.

Вот, зная эти толки и пересуды, Духовской и хотел с первого шага проявить самоотверженное бескорыстие. Мой доклад был одобрен. Акт бескорыстия оценён в высших сферах. Высочайшим повелением подарки были отменены.

Здесь я вынужден, для цельности рассказа, перескочить немного через события и довести этот эпизод с подарками до финала. По прибытии в край, при торжественной встрече Духовского бухарским эмиром, этот последний во время «досторхана» (угощения) просил принять заготовленные подарки: богатые ковры, шёлковые материи и прочее, что было сначала отклонено генерал-губернатором; но когда в свите узнали, что среди подарков имеется для жены Духовского очень ценное жемчужное ожерелье, то он, под влиянием, вероятно, своей супруги, раскаялся в своём опрометчивом бескорыстии и послал телеграмму военному министру Куропаткину, что эмир настаивает на принятии подарков, что отказ в их принятии, по утверждению эмира, будет для него оскорблением в глазах его подданных, так как это будет толковаться как немилость со стороны генерал-губернатора, и проч. Ответ Куропаткина был краток и внушителен: «считаю неудобным входить с новым докладом по состоявшемуся уже высочайшему повелению». Духовской повторил своё ходатайство, обещая передать подарки в благотворительные учреждения, и затем, не дожидаясь ответа из Петербурга, распорядился о принятии подарков. Кое-что было действительно передано в благотворительные учреждения из того, что «на тебе, боже»; но ожерелье и лучшие ковры были направлены по старой традиционной дорожке.

Впрочем, что говорить про подарки генерал-губернатору. Несравненно разорительнее для нищего бухарского народа были несметные подарки эмира, которые делались им во время приезда в Петербург Николаю II, царской семье и многочисленным высшим сановникам.

Возвращаюсь к прерванному повествованию о нашем пребывании в Петербурге. Мы благодушествовали в столице под благовидным предлогом необходимости справок в разных министерствах, как вдруг - гром с чистого неба: получилась телеграмма об Андижанском восстании. Высшие сферы всполошились не на шутку, и мы оказались первыми жертвами этого восстания: Духовскому приказано было моментально ехать на действующий театр. Мы стали укладывать чемоданы, посылая проклятия восставшим халатникам, которые так неожиданно нарушили наше блаженное пребывание в Петербурге.

Вскоре по возвращении в Ташкент мне поручено было взять на себя редактирование «Туркестанских Ведомостей». Созданная по образцу обычных губернских ведомостей, газета эта в течении своего 30-летнего существования приобрела выдающееся положение среди нашей провинциальной печати, как в виду исключительного военно-политического и экономического значения Туркестанской окраины, так и благодаря некоторым талантливым редакторам с известными литературными именами, руководившим направлением газеты. Наконец, это всё же был орган не губернский, а генерал-губернаторский. Должен сказать, однако, что ко времени моего вступления в редакторство газета очень захирела и представляла собою сухой официальный листок, выходивший 2 раза в неделю. Мне предоставлена была полная независимость относительно направления газеты, которая в короткое время совершенно преобразилась, стала выходить пять раз в неделю, завела отдел передовых статей и все прочие отделы больших столичных ежедневных газет. К моему большому удивлению, я стал получать из какого-то «Bureau de la presse», из Парижа, массу вырезок из всевозможных газет Западной Европы с перепечатками из моих передовых статей. Оказалось, что, считая «Туркестанские Ведомости» органом генерал-губернатора, т.е. «вице-короля» Туркестана по терминологии англичан, направляющего всю политику России относительно Индии (?), английские корреспонденты по телеграфу передавали выдержки из моих передовых статей в Лондон, а оттуда, конечно, они расходились по всей западноевропейской печати.

Заведуя влиятельным органом печати в крае, мне приходилось входить в соприкосновение с разнородными проявлениями жизни края. Нелёгкая, - о, очень тяжёлая - это была задача, не кривя душой стоять на страже правды и справедливости на окраине далёкой, где не изжиты были ещё заветы щедринских господ ташкентцев, где и среди администраторов ещё встречались старые могикане из этой плеяды!

Пришлось мне стать белым вороном и среди моих товарищей, офицеров Генерального штаба, по поводу волновавшего тогда всех дела Дрейфуса. Заговорил во мне тогда голос крови? Несомненно. Но, вместе с тем, разве можно было мне, редактору главного печатного органа в крае, оставаясь честным человеком, разделять ходячее мнение, господствовавшее тогда в нашей военной среде, инспирированное заведомо лживыми сведениями «Нового Времени» по этому вопросу?

Случилось у нас и другое событие, при котором я опять пошёл против общего течения. В зале суда, во время судоговорения, командир казачьего суда полковник Сташевский выстрелом из револьвера на глазах судей и публики убил наповал адвоката Сморгунера, отца многочисленного семейства, редактора местной газеты «Русский Туркестан».

За что?

Просто за то, что Сташевскому показалось, что Сморгунер в своей защитительной речи сказал, будто бы, что-то оскорбительное для чести казаков. Было дознано и доказано, что Сташевскому только показалось и что он приписал Сморгунеру чужие слова. И этого было достаточно, чтобы убить почтенного местного деятеля, отца многочисленного семейства - потому что Сморгунер еврей. А в таком случае разве стоит долго раздумывать? В местной военной среде, не претендующей на широту взглядов, это гнусное убийство встретило даже одобрение, потому что с одной стороны - еврей, а с другой стороны - командир полка, «защищающий честь полка». Это скандальное убийство в зале суда прошло почти незамеченным в столичной печати; только покойный В.Г. Короленко откликнулся во внутреннем обозрении какого-то ежемесячника. Мне же в «Туркестанских Ведомостях» нельзя было оставаться нейтральным, и я реагировал по мере сил, хотя скромно и сдержанно. Всё же жаловались на меня Духовскому за моё «непонимание военных традиций и корпоративной солидарности». Жалоба эта, однако, не имела никаких последствий для моей редакторской самостоятельности.

Деятельность моя в области литературной и публицистической завлекла меня и дальше по этой дорожке. Выбрали меня редактором «Известий Туркестанского отдела Географического общества», а вслед затем и особого кружка местных литераторов, общими усилиями которых удалось издать «Туркестанский литературный сборник» в пользу прокажённых. Для издания этого последнего требовалась порядочная сумма, которую мы бы никогда не одолели; но вопрос финансовый решился очень просто, благодаря тому, что в начале Сборника помещено было литературное произведение жены Духовского. Приказано было рассовать книгу через аксакалов, амлякдаров и беков (администраторы туземного населения) по 2 рубля за экземпляр. Туземцы, конечно, не читали наши литературные шедевры, скрытые в сборнике, а платили только деньги; но ведь и деньги эти шли на их же прокажённых. Никому из участников этого сборника никаких гонораров не полагалось, за исключением только нововременского «Сигма», который в Петербурге примазался при издании этого сборника Девриеном.

Часто приходилось мне идти против господствовавшего течения, и немало я платился за это собственным благополучием и карьерой. Позднейшие события показали, что в некоторых вопросах государственного значения я не заблуждался. Воздержусь от повествования о разных мелочных событиях; укажу здесь только на вопрос капитальной важности, ввиду вкоренившегося в нашем общественном мнении убеждения о лёгкости для России вторжения в Индию. Целыми веками общество наше воспитывалось на идее о походе в Индию. Вместе с молоком матери мы всасывали взлелеянную мечту о распространении нашего оружия за Гиндукушский хребет, в самую колыбель человечества, в сказочную страну мировых сокровищ, чтобы попутно свести здесь все старые счёты с Англией.