— Нет…

Я выскочил из кресла, вцепился в спинку дивана по обе стороны головы Имельды и так придвинулся к ее лицу, что ощутил запах чипсов с сыром и луком в ее дыхании.

— Имельда, сейчас я тебе кое-что объясню, по-простому, чтобы твою тупую голову не напрягать. В следующие десять минут, Богом клянусь, ты ответишь на мой вопрос. Догадываюсь, ты охотно скормила бы мне историю, которую рассказала Кеннеди, но у тебя нет выбора. Так что решай, говорить после тумаков или вместо них.

Я обхватил ладонью ее подбородок и повернул лицом к себе.

— А прежде чем решить, подумай вот о чем: трудно ли мне будет выйти из себя и свернуть тебе шею, как цыпленку? Меня и так уже все вокруг держат за Ганнибала Лектера, так что терять мне нечего.

Имельда готова была заговорить, но я не дал ей возможности.

— Твой приятель, детектив Кеннеди, хоть и не самый большой мой поклонник, но он коп, такой же, как и я. Если тебя изметелят в лепешку или, Боже упаси, найдут твой труп, Кеннеди будет прикрывать собственную задницу. Неужели ты всерьез полагаешь, что его волнует тугодумная драная шалава, за чью жизнь никто в мире не даст и пятерки? Он тебя мигом забудет, Имельда, как кусок дерьма.

Я узнал выражение ее лица, отвисшую челюсть, невидящие черные глаза, распахнутые так, что даже не моргают. Сотни раз я видел такое выражение на лице матери, в миг, когда она понимала, что сейчас ее ударят. Мне было наплевать. Представив, как тыльная сторона моей ладони крошит зубы Имельды, я чуть не задохнулся — так мне этого хотелось.

— Ты охотно разевала свою пасть для любого, кто попросит. А теперь, Богом клянусь, ты разинешь ее для меня. Кому ты рассказала обо мне и Рози? Кому, Имельда? Кто это был? Твоя мать-шлюха? Кому ты, сука…

Я уже почти что слышал, как она выплюнет мне, словно большие порции яда: «Твоему папаше-алкашу, твоему грязному драному вонючему папаше»; я подобрался, представляя, как ударят меня эти слова, но тут ее красные губы широко распахнулись и она почти провыла мне в лицо:

— Я сказала твоему брату!

— Врешь, грязная сука. Это дерьмо ты скормила Снайперу Кеннеди — и он проглотил. Неужели похоже, что я такой же тупой? А?

— Не Кевину, тупая скотина, на что мне сдался Кевин? Я сказала Шаю.

Наступила тишина, огромная полнейшая тишина, как во время снегопада, словно в мире пропали все звуки. Через некоторое время я осознал, что снова сижу в кресле и окоченел, как будто кровь застыла в жилах. Еще через какое-то время я услышал, как у кого-то наверху работает стиральная машина. Имельда вжалась в подушки дивана. Ужас на ее лице подсказал мне, на кого я похож.

— Что ты ему сказала?

— Фрэнсис… Прости. Я не думала…

— Что ты ему сказала, Имельда?

— Только… про тебя и Рози. Что вы собрались уехать.

— Когда ты ему сказала?

— Вечером субботы, в пабе. Накануне вашего отъезда. Честное слово. Я подумала, что никакого вреда не будет, что вас никто не успеет остановить…

Три девчонки стоят, облокотившись на перила, и потряхивают гривами, гладкие и неугомонные, как молодые кобылки, с нетерпением ждущие начала вечера, когда возможно все. Как оказалось, действительно все.

— Если ты еще раз начнешь оправдываться, я пробью ногой этот ворованный телевизор.

Имельда заткнулась.

— Ты сказала ему, когда мы уезжаем?

Короткий, еле заметный кивок.

— И где оставила чемоданчик?

— Да. Ну, не в какой комнате, а только… что в шестнадцатом номере.

Грязно-белый свет через тюлевые занавески не красил Имельду. Сваленная в углу дивана, в этой перетопленной комнате, воняющей жиром, сигаретами и помойкой, она походила на полупустой мешок из серой кожи, набитый костями. Я не мог представить, что эта женщина хотела получить: что-то более ценное, чем то, чем она пожертвовала.

— Почему, Имельда? Ну почему, черт возьми?

Она пожала плечами. До меня постепенно стало доходить, только когда на ее щеках появились бледные пятна румянца.

— Да ты прикидываешься… Ты влюбилась в Шая?

Она снова пожала плечами, отчетливее и резче.

В памяти всплыла картинка: нарядные девчонки визжат и в шутку переругиваются.

«Мэнди говорит, чтобы я спросила, не захочет ли твой брат пойти в кино…»

— Я думал, это Мэнди на него запала.

— И она тоже. Мы все — не Рози, нет, но большинство. Он мог выбирать.