Не в его обычае было утаивать свое мнение, а потому он открыто изложил его в беседе с нью-йоркскими журналистами. И упомянул, что нерешительность британских властей может обернуться против самих же суфражисток — они дождутся, что толпа разрешит проблему с присущей ей жестокостью, и дело кончится самосудом.

Заголовки утренних газет привели его в негодование: “Шерлок ждет суда Линча над озверевшими женщинами” (“Нью-Йорк уорлд”); “Линчевание — лекарство от Конан Дойла” (“Нью-Йорк мейл”); “Конан Дойл: пусть умирают от своих голодовок” (“Нью-Йорк Американ”). Он попытался исправить положение в интервью “Нью-Йорк глоб”: “Честно говоря, это нечто ужасающее. Нельзя же так извращать смысл сказанного. Некоторые мои близкие друзья причисляют себя к сторонникам суфражизма, и что же они теперь станут обо мне думать? Ведь все это пойдет по телеграфу прямиком в Лондон, где живо интересуются всем, что происходит в Америке… Меня поставили в крайне неловкое положение — как будто я решился здесь высказать то, на что не отваживался дома”.

Через день после приезда их повели на экскурсию по городу. “Артур и я поднимались на здание Вулворта — 59 этажей! — писала Джин в своем дневнике. — Сверху открывается поразительный вид. Артур был в тюрьме Тумс, а потом на ланче в “Клубе первых колонистов”. Все знаменитости собрались на этом приеме… Артур произнес замечательную речь — очень многие мне потом об этом говорили. Мы ездили на Фондовую биржу, зрелище захватывающее — все ужасно громко кричат. Артура очень часто узнают в лицо”. И впрямь, слава его была велика. Например, в тот же вечер на приеме Дойл искренно развеселился, когда бывший посол США в Лондоне Джозеф Хоут представил его собравшимся как “самого известного современного британца”.

Побывал он и в печально знаменитой тюрьме Синг-Синг на берегу Гудзона. В тот день узники “получили подарок”, один из немногих в году: собравшись в большом зале, они смотрели выступления артистов мюзик-холла Нью-Йорка. “Бедняги, все это вымученное, вульгарное веселье, эти песенки и кривлянье полуголых женщины, должно быть, вызвали у них невероятный отклик! У многих, как я заметил, явные деформации лица и черепа, так что они, конечно, не могут нести полную ответственность за свои действия”. Потом он посидел на “электрическом стуле”, который, по его словам, был “совершенно обычный, крепкий, с плетеным сиденьем и множеством зловещих проводов, свисающих со всех сторон”. Еще его заперли в камере — семь футов на четыре (два метра на метр двадцать). “Там я провел самые тихие минуты в Нью-Йорке, это был единственный шанс спастись от репортеров”.

Шутки шутками, а тюрьма произвела на него самое мрачное впечатление, и он сообщил газетчикам, что ее “следует снести”. “Это просто позор, что у такого могучего, великого государства тюрьма, устаревшая уже сто лет назад”. Тут же вышли газеты с броскими заголовками: “Конан Дойл хотел бы сжечь Синг-Синг дотла!”

Сказал он и о том, что, как ему кажется, по меньшей мере треть заключенных нуждаются скорее в медицинском, нежели тюремном надзоре, но при этом дал понять, что закоренелых преступников, конечно, надо навсегда изолировать от общества.

Во вторник, 2 июня Дойлы отправились в Канаду в личном вагоне президента Главной канадской железной дороги, который он предоставил в их распоряжение. “Вагон восхитительный, — писала в дневнике Джин. — В одном конце гостиная с диваном и четырьмя креслами, два столика с драпировками и скамеечками для ног, а еще спидометр. Четыре больших окна, еще два в конце вагона и дверь со стеклом. Когда она открыта, можно поставить противомоскитную сетку — и прохладно, и мошек нет. У нас у каждого своя уютная каюта, я так их называю, с широкой постелью, умывальником, стулом и мини-гардеробом с ящиком. Между нашими каютами дверь. Есть еще прелестная обеденная комнатка, там посреди стола большая ваза с цветами. Когда мы вошли, завтрак был уже подан…” Среда, 3 июня: “Форт Уильяма Генри… Изумительные пейзажи за окном. Мы едем вдоль озера Шамплейн, которое 100 миль в длину и в одном месте около 12 миль в ширину. Мой дорогой сегодня весь день отдыхает — он такой нежный и добрый. Только что сказал, что теряет голову, когда я рядом! Ни один мужчина никого так не любил и не проявлял этого на каждом шагу и во всех отношениях…”

Из Монреаля Дойлы доехали в своем вагоне до Виннипега, а затем в Эдмонтон, где Джин записала: “Вчера Артур сказал, что я самый замечательный товарищ, что у него не было ни одной мрачной или серой минутки с тех пор, как мы отправились в это путешествие из Англии”. Джин обожала комплименты и купалась в лучах славы мужа, наслаждаясь вниманием прессы. Вдали от дома и детей, путешествуя с комфортом, она впервые ощутила, что значит настоящая известность, и ей это очень понравилось.

Дойл неутомимо всем восхищался, произносил речи, общался с газетчиками и охотно позировал фотографам. Однако в письме к Иннесу, отправленном из Виннипега, он честно признался, что не в восторге от Канады, и непрерывное путешествие “порядком его потрепало”: “Мой дорогой мальчик, мы тащимся по старому следу, и ничего интересного в этом нет. Второй раз я в Канаду ехать не захочу. Их клубы и газеты наводят скуку, все грубо, некультурно, и никакой истории (кроме как на Востоке), а природа недобрая”.

Впрочем, читая воспоминания Дойла, ни за что не догадаешься, что Канада его разочаровала. Он, например, восхищается Скалистыми горами и говорит, что они покорили его с первого взгляда: “Полоса низких гор вдали обрывала бесконечную равнину, которая тянется без сколько-нибудь заметного подъема полторы тысячи миль. Над горами тут и там возвышаются снежные вершины. Тени героев Майн Рида бродят по этим горам. Да, это они, мои Скалистые горы! Бывал ли я здесь прежде? Что за странный вопрос? Я прожил здесь десять лет, это земля моей мечты. Каких только подвигов я не совершил здесь, среди краснокожих и трапперов, скольких гризли я повстречал в этих диких лесах! И вот они сверкают под утренним солнцем. Что ж, я увидел горы своей мечты. Не многим мальчишкам это удалось”.

Джин вдохновляли куда менее романтичные вещи. В среду, 24 июня, она пишет в дневнике: “Мы приехали в Форт-Уильям в 1.30, нас встретили несколько человек, в том числе мэр города. С ним мы осмотрели окрестности на его автомобиле. Предместья Форт-Уильяма очень красивы. Артур купил земельный участок с маленьким деревянным домом на одной из главных улиц, это очень выгодное вложение. В вагон вернулись в 6.30, и тут пришли две местные дамы, пожелавшие видеть Артура. Потом мы пообедали и легли спать. Всю ночь вагон стоял на станции, а рано утром его прицепили к поезду”.