Старшего Персеида?!

Берег. Ладья на песке. Копье со свистом уходит в полет. Падает кормчий. Ай да отец! С первого броска! Он ведь никогда не воевал… Ярость вожака телебоев. Истошное ржание. Треск опрокидываемой колесницы. Куда вы смотрели, земляки, дети Ехидны? Калека-басилей — единственный мужчина в отряде! Ну почему сына Алкея не оказалось рядом?! Вместе они бы…

Потупленные взоры. Позорное возвращение в Тиринф.

— Жив! — выдыхает Амфитрион. — Хвала богам!

— А пираты?

Ванакт ждет ответа.

— Уплыли, — Гий пожимает плечами. — Чего им ждать? Пока мы войско соберем? Отец лазутчиков отправил — проследить. А меня — в Микены…

С опозданием до Амфитриона доходит, о каком «отце» говорит Гий. Ну конечно же, о своем! Филандр всегда был правой рукой басилея…

— Что с моим братом?

— Лубок на ногу наложили. Лекари от него не отходят. Уверяют: поправится. Но ходить еще долго не сможет. Думаю, это не страшно. Басилей и раньше был не из ходячих…

— Я еду в Тиринф!

Это произносит не Амфитрион. Позже молодой человек дорого дал бы, чтобы первым сказать заветные слова. Увы, мечтами прошлого не изменить. Перед ванактом стоит Анаксо — жена Электриона, старшая дочь Алкея. Заметно постарев за годы семейной жизни, располнев от многочисленных родов, сейчас Анаксо скинула десяток лет, готовая сорваться с места — мчаться, ехать, бежать!

— Мой отец ранен. Ему нужна помощь, уход…

— Ты останешься дома! — с раздражением бросает Электрион.

— Это мой отец!

— Замолчи, женщина.

Ванакт хрипит. Все слышат рык разбуженного зверя.

— Если у тебя нет сердца…

Тяжелая оплеуха швыряет дерзкую на пол.

Тишина берет мегарон в плен. Чуть слышно трещит пламя в критских светильниках — массивных треножниках из бронзы. Хмыкает старший из сыновей Электриона. Остальные смеются. «Правильно! — звучит в смехе. — Рожденная прясть должна знать свое место. Ну, мать — что с того? Даже Гере Хранительнице запретно повышать голос на божественного супруга!» Только что юноши были готовы умереть, защищая мать и сестру. Они готовы и сейчас — ворвись в зал враги, Электриониды встретят их копьями. Это не мешает братьям смеяться над матерью, которая ворочается на утоптанном полу. Венчики пыли берут Анаксо в кольцо. Женщина оглушена. Она стонет сквозь зубы — и из-за мужских спин вылетает бешеный вихрь. Облако разметавшихся волос — черной тучей. Плащ цвета морской волны — крыльями.

Взгляните, Олимпийцы — грозный мотылек!

— Мама! — Алкмена падает на колени рядом с матерью. — Вставай…

Гневный взгляд прожигает братьев насквозь. На дне двух смоляных озер горит отраженное пламя светильников. Кажется, стены вот-вот вспыхнут.

— Герои!

Презрение затапливает мегарон, вытесняя тишину.

— Богоравные! Сосуды доблести! Персеиды!

Амфитрион каменеет. Ему чудится: в зале воскресла бабушка Андромеда.

— Где вы были? Где?! Мой дед, хромой калека… Единственный — Персеид!

В мрамор превращаются все.

— А вы… Бейте нас, герои! Меня, маму — бейте, могучие!

Такие слова — смертный приговор. Это мои мысли, думает Амфитрион, любуясь самоубийцей. Я, воин, промолчал. Она же…

— Прячьтесь за Алкеевой спиной! Бейте нас, рубите мечами…

У ванакта дергается щека. Лицо наливается дурной кровью. Ударь молния посреди зала — Электрион не заметит. Копье старшего из сыновей меняет владельца. Сына — на отца. Жало нацелено в грудь дочери. Жало дрожит от нетерпения. Копью хочется разить. Копью не дают. Копье держат две руки. Рука дяди — и рука племянника.

…успел, понимает Амфитрион. На сей раз — успел.

Каменеют мышцы. Вздуваются жилы. Дыхание со свистом рвется наружу. Летят мгновения — капли в клепсидре. Нагота против царского пурпура. Сила против силы. Копье со стуком падает на пол. Электрион храпит, как загнанная лошадь. И начинает хохотать, сгибаясь в три погибели. В зале переглядываются. На лицах — испуг. Неужели боги лишили ванакта разума?

— Персеиды! — вопит хозяин Микен. — Бешеные! Наша кровь…

Палец тычет в онемевшую Алкмену.

— Сочувствую твоему будущему мужу!

Теперь хохочут все мужчины.

— Завидую ее мужу, — тихо говорит Амфитрион.

— Нравится? — ванакт кивает на дочь. — Забирай!

И хлопает племянника по плечу, едва не сбивая наземь:

— Клянусь Олимпом, она твоя!

[19]

С террасы были хорошо видны отроги Айноса. Густо поросшие черными елями, они казались выточенными из меланита [20] . Вершину укутали облака, скрывая блеск снегов. Зевс спит, подумала Комето. На Тафосе бытовала примета: если алтарь Зевса Айнесийского, воздвигнутый на макушке горы, утонул в шерсти облачных овец — Громовержец дремлет, и можно не беспокоиться.