– - И мы спляшем с тобой, все двенадцать русальцев!

Следом на скрещенные клинки легли мечи Ардагаста и Сигвульфа, легкая секира Ардагунды. Сверху опустил свой меч Инисмей и решительно сказал:

– - А обо мне забыли? На север меня с вами не пустил отец - да простят его боги, а теперь я сам - великий царь Аорсии. Возьму только десятерых аланов, что со мной, и пусть всякий лесной драчун подумает прежде, чем нас трогать!

На меч великого царя лег клинок Волха. Князь волколаков усмехнулся по-звериному, с оскалом, и загадочно произнес:

– - Волки с вами! Ничего, что дружина мала. Нужно будет - волки в лесу большую соберут. Не одни мы, нуры, волчье племя. Нас, серых братьев, много по всему лесу.

Последним лег сверху римский меч Каллиника. Потом клинки опустились, и царь росов буднично произнес:

– - Рыбаки! Закинем-ка еще разок невод. Эту щуку-бесовку не людям есть, так наловим рыбки на уху. Мои царицы ее так сварят!

В дремучем лесу, на горе над Тясмином, среди руин скифского Моранина-града затаилось святилище Мораны-Артимпасы. Пятеро сарматов-конокрадов сидели связанные под дубом и тоскливо ждали жертвенной порки. Вдруг перед ними на ореховый куст села птица сорока и проговорила человеческим голосом:

– - Кто из вас слышал, о чем говорили цари?

– - Я слышал, - не растерялся один сармат, и впрямь обладавший тонким слухом.

– - Вот и хорошо. Иди со мной, - сказала сорока. Прострекотала еще что-то, и упали с пленника путы. Совсем забыв на радостях о товарищах, он последовал за птицей в чащу. Сорока внимательно выслушала его рассказ и ехидно произнесла:

– - Что ты, что цари - все вы сарматы. Нашему лесу враги! Волк вам предок и зверь святой. Вот и бегай волком!

Не успел опомниться конокрад, как уже стоял на четвереньках и лишь волчий вой да скулеж вырывались из его глотки. Проблуждав целый день в лесу, он попробовал охотиться, но наткнулся на местную стаю и еле унес ноги. Потом сунулся ночью в село, украл козленка, но вора загнали в угол злющие деревенские псы. И разорвали бы, не появись на шум Серячок - ручной волк Шишка, уважаемый даже собаками. Узнав, в чем дело, "песик" лешего позвал Вышату. Тот расколдовал горе-оборотня. Царь, проведав о предательстве конокрада, присудил ему порку и три года рабства. Вора, прозванного отныне Волколаком, презирали все, особенно же сарматы: в благородном волчьем облике не совершить ничего достойного воина!

А сорока-насмешница полетела себе на север над днепровскими кручами, полесскими чащами, припятскими болотами. И опустилась на затерянном среди болот холме над рекой Птичей. Здесь в шалашах и наскоро вырытых землянках жили те, кого одни лесовики боялись и ненавидели, а другие почитали святыми воинами, защитниками леса и его вековых обычаев. Уже десять лет эти безжалостные неуловимые воины в черных медвежьих шкурах сеяли страх среди нуров, полян, северян, литвинов. Среди Черных Медведей, как они себя звали, уже подрастали дети, с младенчества усвоившие: все росы - враги леса, а еще хуже росов - те венеды, что признают их власть или хотя бы не желают кормить, прятать, извещать об опасности "защитников леса". Живешь в лесу - почитай исконных отеческих богов: чертей, упырей, леших да Ягу с Чернобогом. И слуг их - мудрых и святых ведунов и ведьм. А не то... Находя в лесу изуродованные, наполовину обглоданные трупы девушек, гулявших с росами, поселяне в ужасе гадали: кто же сделал такое - люди, звери, бесы? Уж и поминать Черных Медведей лесовики боялись (вдруг явятся), а друг друга, бранясь, посылали к "защитникам".

Под могучей кривой елью восседали духовные владыки запуганных "защитниками" лесовиков: рыжий, с лисьим личиком верховный жрец Скирмунт и его жена, великая ведьма Лысогорская Невея. Поглаживая двоерогий посох, жрец толковал с супругой о том, на какое село наслать за непослушание скотский падеж, а на какое - бездождие, куда отправить огненных змеев, ворующих зерно и молоко. Рядом лакомились сотовым медком воеводы Черных Медведей - Шумила и Бурмила Медведичи. Первый, могучий, с бурой лохматой бородой, был человеком лишь до пояса, а ниже - медведем. У второго, наоборот, медвежьей была голова и верхняя половина тела. Невее они приходились сводными братьями. Бурмила в благодушном настроении угощал медом девчонку-пленницу. Та улыбалась, гладила его медвежью морду и думала об одном: не пойти бы на корм всей разбойной дружине, считавшей человечину, по древнему обычаю, священной пищей истинных воинов.

Сорока села на траву и обернулась женщиной - такой же светловолосой и пышнотелой, как Невея, но с лицом не злым, а беззаботным и наглым. То была колдунья Лаума, сестра великой ведьмы и Медведичей.

– - Отдыхаете от подвигов великих? Думаете, Ардагаст раньше зимы в леса не пойдет? А он идет походом совсем близко от нас.

И Лаума рассказала выведанное у сармата. Шумила хлопнул широкой рукой по упавшему стволу так, что труха взвилась облачком.

– - Вот тут бы его и перехватить да накрыть! Нам, лесовикам, в летнем лесу, зеленом да густом, сподручнее воевать, чем в зимнем голом. Опять же реки, болота не замерзшие. Обложим степных волков, не уйдут!

Бурмила почесал лапой затылок и с ленцой проговорил:

– - Так ведь и обкладывали уже, и перехватывали. В прошлом году до самого Урала, до печорских лесов добрались. И только свою дружину переполовинили. Будто слово какое знает полусармат, чтобы лесовиков целыми племенами совращать!

– - На дружину не греши. После нашего похода славного много лихих да лютых молодцов к нам пришло. Теперь мы посильнее прежнего, - возразил Шумила.

– - И людей чарами привораживать Ардагаст не умеет, а Вышата не хочет, - покачал головой Скирмунт.
– Уж мы с женой и Лаумой чары бы почуяли.