Лейтенант Иван Иванович Скороходов не стал исключением, во время руководства тушением пожара на шканцах очередной взрыв разметал гребой катер и "старшому" вогнало в бедро здоровенную щепку. Насквозь. От боли лейтенант потерял сознание и был доставлен в лазарет с большой потерей крови. Хоть рана теперь, после оказания медицинской помощи и не представляла больше опасности для жизни, но о том, чтобы заменить раненного командира речи идти не могло. В рубку отправился лейтенант Развозов, старший минный офицер.

Подошёл он туда одновременно с новым рулевым.

— Во хрень-набекрень! — в ужасе отпрянул от входа рулевой Лаптев: палуба рубки была почти полностью залита кровью.

— К штурвалу, матрос! — рявкнул над ухом оторопевшего парня лейтенант.

Рулевой в один прыжок оказался у штурвала и схватился за ручки. Даже не подскользнулся в крови. Развозов вошёл в боевую рубку осторожнее и, подойдя к смотровой "щели" (ничего себе "щель" – бльше фута) стал оглядывать окружающую действительность. Действительность была сильно неприглядной: японские броненносцы легли на параллельный курс и потихоньку нагоняли "Ретвизана". Было весьма вероятно, что постараются добить, если свои не прикроют.

— Курс к "Суворову"! — приказал лейтенант рулевому. — Зовут-то тебя как?

— Матрос первой статьи Платон Лаптев, вашбродь.

— Вот и держи, Платон, на флагманский броненосец, ну то есть на бывший флагманский… Нам без его поддержки кранты будут.

— Есть, вашбродь!

— Машинное! — склонился Развозов к переговорной трубе.

— Есть машинное! — устало отозвался из "недр" броненосца старший механик Вишневский.

— Илиодор Петрович! Говорит Развозов. Я пока за командира остался, здесь в рубке всех посекло осколками. Как дела у вас? Сейчас на лаге девять узлов, ещё выдать можешь?

— Дела – как сажа бела. Тяги почти никакой, больше чем на то, что имеется не расчитывай, Александр Владимирович. Шесдесят оборотов в минуту, зто максимум, который можно обеспечить. Уже четверо кочегаров сознание потеряли от перегрева и отравления. Из оставшихся многие тоже на последнем издыхании. Людей бы мне…

— Хорошо, я распоряжусь, но ещё хоть пару узлов выжми.

— Ой не обещаю, я прошу только для того, чтобы хоть этот ход удержать. Что можем – делаем.

Положение корабля было если и не отчаянным, то очень серьёзным. "Сикисима" и "Асахи" с малыми крейсерами стремились добить или хотя бы сделать небоеспособным израненный и почти "обезноженный" броненосец.

— Ну что, справляешься? — зашёл в боевую рубку старший артиллерист "Ретвизана" Кетлинский, — помощь нужна?

— Да мне твоя помощь нужна там, у пушек! — раздражённо отозвался Развозов. — Нам ведь сейчас гроб со свечкой японцы устроят!

— Да вряд ли – "Орёл" и "Бородино" идут на выручку, отобьёмся. Да мне и делать уже собственно нечего – оба дальномера разбиты. Я вообще пока приказал прекратить огонь – снарядов не так много осталось. Нащупывать дистанцию пристрелкой мы пока себе позволить не можем.

— Ладно, Казимир Филиппович, всё равно иди к пушкам, в любой момент координировать стрельбу может понадобится. Я справляюсь, спасибо.

Кетлинский ушёл, но прибыл сигнальный кондуктор, наскоро перевязанный и слегка не в себе после ранения, так что толку от него было немного.

Потом появился легко раненый младший штурман. А потом…

— Бобавите офтанофу! — Развозов обернулся и узрел нечто напоминающее египетскую мумию из гимназического учебника, только орлы на погонах позволили понять, что в рубку заявился сам адмирал. Вот уж кого не ждали!

А Вирен несмотря на протесты врача вырвался из лазарета и, несмотря на боль, лишь слегка приглушённую алкоголем, несмотря на лёгкое головокружение, как только была закончена перевязка, приказал себя отвести в боевую рубку. Даже окровавленный мундир переодевать не стал – вестовой принёс пальто из каюты, каковое и было наброшенно ему на плечи, так как вдеть в рукав перевязанную руку было нереально.

…Когда Вирена привели в судовой лазарет, он увидел жутковатую картину: стонущие раненые, окровавленные обрывки одежды, оцинкованный таз под хирургическим столом, в котором лежали… В общем смотреть на это не хотелось. Оперировать требовалось многих, но было пока не до этого – раненых наспех перевязывали и спешили к вновь поступившим. А они всё прибывали и прибывали.

Два врача деловито из без суеты занимались своим делом: резали, шили, отдавали команды помогающим им санитарам и фельдшеру. Обнаружив, что к ним поступил сам адмирал, они не бросили своих пациентов, которыми занимались в данный момент. Вытереть кровь и обработать раны к Роберту Николаевичу подбежал один из санитаров.

— Ну, что с вами, ваше превосходительство? — наконец освободился младший судовой врач, лекарь Рейнвальт.

— Оее оауса, — прогудел адмирал, стараясь меньше напрягать рассечённую почти насквозь щёку, — е у уху аго.