А за городом — на Островах — много воды, свежая, робкая прозелень на деревьях. Необозримые просторы — кажется, что видишь покатость земли.

Стоит у причала пароход. В другое время и в другом месте — ничего особенного как будто. А тут и этот скромный грузовой пароходишко показался прекрасным. Белая ночь как-то особенно подчеркивает, сгущает, делает сочнее краски. Глянцевито-черная густая окраска бортов, ярко-красный вытянутый прямоугольник ниже ватерлинии. Изящная форма, изящная посадка его на водной глади.

Не пил, а чувствую себя до сих пор пьяным. Часов в одиннадцать пошел дождь. И под дождем хорошо. Темно, но и темень особенная, северная, ленинградская. Зрение обостряется, как у пьяного.

Еду обратно в город. В полупустом автобусе девушка читает газету. На мосту нас обгоняет трамвай. Зеленая искра. Зеленая вспышка на белом газетном листе. И это тоже радует.

. . . . .

Чехов в прекрасном письме к брату Александру:

«Дети-святы и чисты. Даже у разбойников и крокодилов они состоят в ангельском чине. Сами мы можем лезть в какую угодно яму, но их должны окутывать в атмосферу, приличную их чину»…

. . . . .

Там же:

«Лучше быть жертвой, чем палачом».

. . . . .

«Катя».

Кухарка у Пурышевых — олонецкая. Послана была в сад — позвать Аркапура к чаю.

— Александра Ивановна, нету их нигде. Уж я рычала, рычала — не отзываются.

. . . . .

Финляндский вокзал. По радио объявляют об отправлении очередной электрички. И вдруг — тем же голосом — из рупора:

— Эскимошницы, отойдите от вагонов!

. . . . .

В Ремарке есть что-то от Игоря Северянина * . Странно? Но возьмите хотя бы его любование винами, их марками и названиями. Смакование всего «шикарного». Что-то приказчицкое. Нет, хуже Северянина. Нет северянинского вкуса к слову, к музыке его.

Отель «Гелэ Биссон», ресторан «Гран Вефур», кальвадос, сыр из Палле Маджи…

— Бутылку Фрамбуаза!

— У вас есть Фендли?

— Есть Фендли из Вельпочелло.

…Эклеры с жареным миндалем, который они запивали молодым монтраше.

— Я хочу устриц. И бутылку легкого пуйи… и кусок пон л'Эвека…

И тут же такая пошлятина:

«Его кровь закипела подобно лаве в Этне».

Понемножку от Т. Манна, от Хемингуэя. Томас Манн для бедных. Хемингуэй для бедных. А критика ставит чуть ли не в один ряд с этими мастерами.

. . . . .

В пивной. Сорокалетний майор угощает приехавшего к нему из провинции гостя — родственника или товарища, армейского капитана. Говорит с важностью, наставительностью и попечительностью.

— Сегодня мы с тобой пойдем в кинотеатр, завтра сходим в госцирк или в госэрмитаж.

С шиком защелкивает металлический портсигар. Капитан быстро хмелеет. Вряд ли они попадут сегодня в госэрмитаж или даже в кинотеатр.

. . . . .

Та же пара через полчаса.

Капитан:

— Эх, коротка жизнь!..

Майор:

— Коротка — да. Но зачем тебе жизнь?

Капитан:

— У меня была цель — медведя сломить.

Майор:

— Медведя? Для себя?

Капитан:

— Нет!

Майор:

— Для общества? Пожалуйста…

. . . . .

Из рассказов тети Тэны.

Е. любила молодого человека из семьи Рассадниковых (уксусный завод на Таганке). Очень красивый, сорил деньгами, «модничал».

Он вскружил ей голову, но предложения не сделал. Она — бедна.

Любила его до последнего часа. Сама рассказывала:

— Лампадку жгла перед его карточкой.

Потом, год спустя, получила колоссальное наследство (Плевако, который вел процесс, взял 200000 рублей за ведение дела, а во время процесса одолжил своему клиенту 10000).

Рассадников кусал локти.

Е. вышла замуж за нажившегося на голоде волжского богача Струйкова. Очень некрасивый. На «сговор» (который устраивался в доме невесты) вышла в белом платье с черной отделкой. Это по нем траур.

В 1917 году Струйковы зарыли свое золото и бриллианты в конюшне своего саратовского дома. Вернулись в Саратов в 1922 году. Дом занят. Попросили поселить их хотя бы в конюшне. Сжалились, поселили. Всё выкопали.

. . . . .

Чехов — писатель черно-белый. Особенно бросается это в глаза после чтения бунинской прозы, прозы цветастой, живописной, где на одной странице столько красок, цветов, оттенков. У Чехова редко-редко встретишь цветовую характеристику, вообще упоминание цвета.

Вот рассказ «Черный монах». Даже описывая великолепный питомник цветов, автор говорит: