— Папа идет!

— Откуда он?

— Пришел он. Вот — уже пришел! На полу сидит.

Папа — маленький, его берут на руки, пересаживают с места на место. Исчезает он столь же молниеносно, как и появляется.

— Уже ушел!

И через полминуты:

— Опять идет!

Подбегает к окну, прижимается лобиком к стеклу, кричит:

— Папа! Ты куда? (Повернувшись.) Галявит: уеду!

И папа опять надолго пропадает.

В самолете, когда мы летим в Москву, он тоже появляется неожиданно как некий бессловесный джинн, вылезший из бутылки. Сидит на полу в уголке, есть не просит, никому не мешает. В общем, личность безобидная. Неприятно только, что зовут его папа.

. . . . .

Утром, когда я завтракал, Машка нарядилась — повязалась маминым шелковым шарфиком. Подошла ко мне.

— Завяжи!

— Как надо сказать?

— Пожалуйста, завяжи.

Повязал ее, как матрешку. Спрашивает:

— У тебя тоже в Ленинграде пальток есть?

— Что-о? Пальток?

Смеется.

— Паль-ток!

— Пальто?

— Нет, вот это.

Тычет себя в темечко.

Я говорю:

— Голова?

— Вот это!

— Ах, волосы?!

— Вот это!!!

— Ах, бантик?

— Паль-то-о-о-ок!..

Подошла к зеркалу, увидела себя в платке, говорит:

— Это тетя Неля.

Потом говорит:

— И тетя Минзамал.

Еще подумала:

— И тетя Ляля. И тетя Нина…

Вспомнила всех, кто носит платки и косынки.

. . . . .

Из Ленинграда я привез на днях книгу «Annabella und Ladislaus». Эта книга была одной из самых любимых у Машки, если не самой любимой. В городе, когда я вернулся из Комарова и с Машкиной помощью устанавливал книги на новых полках, эту книгу мы найти не могли. И вот теперь я нашел и привез ее. Обещаю Машке показать что-то очень интересное. Она ждет с трепетом. На другой день показываю и вижу, что Машка просто не знает этой книги. Смотрит как на что-то новое. Нет, не совсем так. Когда я, ткнув пальцем в румянощекую рожицу куклы Аннабеллы, спрашиваю:

— Кто это?

Она отвечает:

— Ладислаус.

Но в книге все узнаётся заново. Ни разу не было:

— Помню!

Или:

— Помнишь?

Не видела она книги месяцев семь-восемь. А ведь как любила! И сколько десятков раз листала — и со мной, и с мамой — эту пеструю книжицу.

Загадка! Впрочем, ведь и бабушку она тоже, вероятно, не сразу узнает. А разлучились они с бабушкой и с Аннабеллой на равный, пожалуй, срок.

Если меня не обманывают мои наблюдения, зрительная память у ребенка (у Машки, во всяком случае) несколько отстает от слуховой. Слова «Аннабелла», «Ладислаус», «сторож», «Дед Мороз», «фонарь», «кукольный дом», «санки» и прочие она запомнила, а изображения этих людей и предметов — хуже. (Так же, как помнит имена бабушки, Павлика, тети Гетты и так далее, говорит о них и внушает собеседнику впечатление, что она их знает и помнит, а на самом деле только слова помнит. Впрочем, все это, конечно, не абсолютно. Где-то в памяти что-то смутное хранится.)

. . . . .

Вчера я получил письмо от какой-то читательницы из Баку.

И в присутствии Маши сказал Элико:

— Получил письмо от твоей землячки.

— Какая моя землячка?

— Нет, Машина землячка, — вмешалась Маша-мама.

— А я и говорю — Машина.

— Нет, мамина! — запуталась Машка.

. . . . .

Все эти дни прихварывала, сидела на диете.

Сегодня с диеты снимаем. Утром, ласкаясь к матери, она спросила:

— Мамочка, ты мне дашь, что обещала?

— Что я тебе обещала?

— Ты дашь?

— Ну, дам. А что я тебе обещала?

— Маленький кусочек хлеба.

Изголодалась бедняга.

. . . . .

Нашла в песке гривенник и все утро носится, шумит вокруг этого клада. Строит планы, что она купит на эти сокровища:

— Тебе конфет, маме конфет, Маше конфет, тете Минзамал конфет…

14.09.59.

Спрашиваю:

— Ты сегодня гимнастикой занималась?

— Да, — говорит, — занималась.

И вдруг узнаю — не занималась. Огорчился, а потом понял, что так соврать для нее ничего не стоит, поскольку вся жизнь для нее — игра, то есть то же вранье.

Отучать ее сейчас от такой лжи трудно. Да и нужно ли? Добро бы не приучить к настоящей, сознательной, корыстной лжи!

. . . . .

После обеда была у меня. Я лежал с газетой, а она взгромоздилась в кресло у письменного стола и заявила:

— Я ляботаю.

Сидит, «пишет». Я уже не папа, а сын ее — Алеша. Я говорю:

— Мама, не закрывай дверь!

(Это я пародирую Машины вечерние возгласы, обращенные к маме или к тому, кто находится в это время в столовой.)

— Спи, Алеша!! — говорит она очень строго.

Я начинаю хныкать:

— Открой дверь!..

— Нет! Не открою. Я ее вот так!

Захлопнула воображаемую дверь, да еще: трык!

Я говорю:

— На ключ?!!

— Да, на ключ. Я ляботаю. Чернилами пишу. Не мешай мне. Скоро книгу тебе буду читать…