– А, вы вернулись? Ну и слава богу, что так скоро! – начал член управы. – Без вас мы волками выли.

– Знаю, знаю! Завтра все будет сделано.

– Садитесь с нами обедать! – пригласила Лидия Фадеевна. Шаповалов считался щеголем и модником. Он снял перчатку с правой руки и занял место за столом, указанное ему хозяйкой.

– Кушайте окрошку: превосходная окрошка! – сказал Сергей Иванович, скрывая от гостя, что окрошка имеет медный привкус.

Гость выпил водки и стал есть окрошку.

– Что нового у нас в управе? – спросил председатель. – Писцы все были?

– Жалованья ожидали, разумеется, всё пришли.

– Не мешает их проучить… народ лентяй… только и делают, что садят за Сулу кашу варить да пьянствуют.

– Много убили дичи; Сергей Иванович?

– Ох, не спрашивайте! Осрамился! Сделал десять промахов!

– Да что вы! – вскричал Шаповалов с особенным сочувствием в дрогнувшем голосе. – Может ли это быть? Вы, и вдруг десять промахов? Позвольте мне удостовериться, своими ли собственными ушами слышу я это?

– Не сомневайтесь, Павел Викентьевич! Был грех!

– Вы как будто бледны;-п роизнес Павел Викентьевич, с новым участливым испугом вглядываясь в Сергея Ивановича. – Здоровы ли вы? – продолжал он, будучи, однако, в душе убежден, что Кремнев здоров.

– Здоров, – сказал Сергей Иванович и махнул рукой, как бы желая этим жестом выразить, что ему остается еще жить лет сорок.

– А ежели нездоровится, – продолжал сочувствовать Шаповалов, – так вы бы лучше в начале болезнь захватили. Право, не следует запускаться! Пригласите Сорзона.

– Зачем? Я не верю в медицину. Я никогда еще в своей жизни не был болен. Послушайте, вы взяли, кажется, кость… А Сорзон – шарлатан.

– Все же доктор…

– Сергей Иванович, право, ты бледен, – робко сказала Лидия Фадеевна, вскидывая на мужа свои бесстрастные светлые глаза.

Сергей Иванович задергал бороду; его рассердил этот непрерывный разговор об его здоровье и, кроме того, он почувствовал такую сильную боль где-то – он не мог определить, где именно, – что у него потемнело в глазах и холодный пот выступил на лбу. Он мгновенно потерял аппетит и ел теперь машинально. Ему не хотелось верить, что он болен, и он решил не обращать внимания на болезнь, если только она есть.

После обеда он дал поцеловать детям свою руку и пошел с гостем в кабинет.

Тот вынул из кармана список с фамилиями управских чиновников. Против одной фамилии был поставлен крест красным карандашом. Чиновник, носивший ее, забрал вперед все жалованье и находился в страшной нужде. Он редко являлся на службу, и Шаповалов, исходя из того мнения, что служба не богадельня, предлагал Кремневу совсем удалить неисправного и бедного чиновника. На его место ему хотелось определить своего родственника. Кремнев хитро улыбнулся, и сначала у него мелькнуло желание не удалять чиновника. Но, взвесив услуги, оказанные ему на выборах Шаповаловым, он согласился с ним. Покончив деловой разговор, земцы закурили папиросы и стали толковать о достоинствах настоящего турецкого табака. Шаповалов закинул, голову на спинку просиженного дивана и лениво пускал дым в потолок. Он потому еще смотрел в потолок, что ему не хотелось видеть белые ноги Сергея Ивановича, которогоон мысленно уже несколько раз назвал за это свиньей. А Сергей Ивановичсел на диван, как назло, с ногами рядом с Шаповаловым. Он дрожал от боли, которая опять схватила его. Он думал, что вот-вот сейчас боль прекратится, но боль все усиливалась. Она походила на ту боль, которую он много лет тому назад испытал, надорвавшись под тяжестью жернова. Тогда все в ужас пришли от его силы, а он и виду не подал, что ему больно. Несколько дней потом помучился и выздоровел. Но отчего же теперь эта боль? Он ничего тяжелого не поднимал, весь месяц вел правильную трезвую жизнь, каждый день гулял, не обременяя себя делами. Он разозлился на боль и решил терпеть. Но боль возрастала с каждой секундой, она разливалась по его жилам, и ему показалось, что Шаповалов мешает ему освободиться от этой нестерпимой боли. Может быть, стоит только лечь во всю длину дивана, и боль пройдет. Какой ненавистный человек этот Шаповалов!

Однако он вежливо и тихо сказал ему, дергая свою волнистую черную бороду:

– Послушайте, Павел Викентьевич!

– Что?

Сергею Ивановичу было стыдно сказать: «Уйдите». Бледный, как смерть, напряженно улыбаясь, смотрел он на Шаповалова, который продолжал пускать дым в потолок.

Но тут вошла Лидия Фадеевна с бутылкой наливки и двумя стаканами. Она испугалась, взглянув на мужа. Торопливо поставила она на письменный стол бутылку и стаканы и бросилась к Сергею Ивановичу с криком:

– Сережа!

От этого крика вскочил гость и с недоумением посмотрел на Кремнева.

– Что с вами? – спросил он.

Сергей Иванович хотел еще раз улыбнуться, но не мог. Судорога исказила его губы, и он простонал:

– Мне дурно!

Лидия Фадеевна мигом выбежала из кабинета и послала за докторами. Потом она вернулась и, опустившись на колени, обняла ноги мужа.

– Сережа! Сережа! – шептала она, устремляя на мужа безумно-испуганный взгляд, но, при встрече с его взглядом, стараясь улыбнуться ему той милой улыбкой, какою она улыбалась ему пятнадцать лет назад.

Шаповалов, увидев, что дело принимает серьезный оборот, побледнел, молча вышел из кабинета, взял свою шляпу и исчез. По дороге он зашел в бакалейный магазин и рассказал находившейся там публике, что с Сергеем Ивановичем случилось что-то недоброе. Весть о внезапной смерти Сергея Ивановича разнеслась по городу с быстротою молнии, а он был еще жив, и два доктора, Сорзон и Поликопенко, суетились в кабинете Кремнева.

– Ой, дурно! Дурно мне! – все повторял Сергей Иванович и метался по дивану.