— Я могу прочесть вам строчки.

Она внесла в кабину Оракул. Положив оба тома на полку под аппаратом, она стала лихорадочно перелистывать страницы.

— Минуточку, — сказала она.

Найдя нужную страницу, она прочла сначала заключение, а потом предшествовавшие ему строки в трубку. Когда она дошла до девятой строки в вершине гексаграммы, она услышала, как миссис Абеденсен вскрикнула.

— Простите? — сказала Юлиана, останавливаясь.

— Продолжайте, — ответила миссис Абеденсен, в голосе ее звучала тревога, что-то резкое появилось в нем.

После того как Юлиана прочла заключение гексаграммы сорок три, содержащее слово «опасность», наступило молчание.

Ни миссис Абеденсен, ни Юлиана не были в состоянии нарушить его.

— Что ж, тогда мы завтра ждем встречи с вами, — в конце концов раздался голос в трубке. — Назовите, пожалуйста, свое имя.

— Юлиана Фринк, — ответила Юлиана. — Большое, огромное вам спасибо, миссис Абеденсен.

В этот момент телефонистка весьма бесцеремонно объявила, что время разговора вышло, и поэтому Юлиана повесила трубку, подобрала сумку, тома Оракула, вышла из кабинки и направилась к стойке с соками. Она заказала сандвич, кока-колу и села, покуривая сигарету и отдыхая, как вдруг с ужасом осознала, что ничего не было сказано об этом человеке из гестапо или СД или еще черт знает откуда, об этом Джо Чинаделла, оставленном ею в номере гостиницы в Денвере. «Как же я забыла! Он же совершенно выскочил у меня из голову. Как это могло случиться? Я, должно быть, чокнутая. Наверное, я совсем рехнулась, тронулась или сошла с ума».

Какое-то время она рылась в сумке, стараясь найти мелочь для нового разговора.

«Нет, — решила она, уже поднявшись было со стула, — я не могу звонить им ночью. Пусть так и будет. Сейчас уже чертовски поздно. Я так устала, да и они, наверное спят уже».

Она съела сандвич с рубленым цыпленком, запила его кока-колой, поехала в ближайший мотель, где сняла комнату, и, дрожа, забилась в постель.

Глава 14

«Ответа не существует, — подумал мистер Нобусуке Тагоми, — так же, как и понимания. Даже в Оракуле. И все же я должен продолжать жить изо дня в день, несмотря на это. Пойду и поищу что-нибудь маленькое. Буду жить незаметно, чего бы мне ни стоило, пока как-нибудь позже не наступит…»

Несмотря ни на что, он попрощался с женой и вышел из дома. Но сегодня он не направился, как обычно, в «Ниппон Таймс Билдинг». Нужно было дать себе разрядку, сходить в парк у «Золотых Ворот» с его зверинцем и аквариумами, посетить такое место, где обитатели безмозглы, не способны к мышлению, а тем не менее наслаждаются жизнью.

«Время. Ехать туда на педикебе очень долго, и у меня будет достаточно времени, чтобы постичь ситуацию. Если это так можно назвать. Но деревья и звери не имеют души. Мне нужно хвататься за какого-то человека. При этом можно превратиться в ребенка, хотя, наверное, именно это и хорошо.

Я мог бы повернуть так, чтобы это было хорошо».

Водитель педикеба пыхтит вовсю по Керни-стрит, направляясь к центру Сан-Франциско. «Может быть, дальше проехать на фуникулере? — неожиданно подумал мистер Тагоми. — Ведь это счастье — прокатиться на самом чистом и плавном виде транспорта, который должен был исчезнуть еще в начале века, но почему-то до сих пор сохранился».

Он отпустил педикеб и пешком прошел по тротуару к ближайшей остановке.

«Возможно, — подумал он, — я уже больше никогда не смогу вернуться в «Ниппон Таймс Билдинг», пропитанный духом смерти. Карьера моя окончена, но в этом нет ничего дурного».

Совет Торговых Представителей найдет ему замену. Но сам-то Тагоми все еще ходит, существует, помнит каждую подробность. Значит он ничего не достигнет уходом от дел.

«В любом случае операция «Одуванчик» сметет нас всех с лица Земли, независимо от того, чем мы занимаемся. Нас уничтожит наш враг, плечом к плечу с которым мы сражались на прошедшей войне. И чем же он нас отблагодарил за это? Еще тогда, наверное, нам следовало бы драться с ними или сделать так, чтобы Германия проиграла войну, помочь ее противникам — Соединенным Штатам, Британии, России. Куда ни кинь, всюду безысходность. Строки Оракула неопределенны и загадочны. Наверное, он покинул мир людей в печали, оставив им свою не поддающуюся разгадке мудрость. Мы достигли того момента, когда мы одиноки. Нам нечего ждать помощи, как в прежние времена. Что ж, — подумал мистер Тагоми, — возможно, это тоже неплохо. Может быть, это и к лучшему. Каждый должен сам попытаться отыскать свою дорогу».

На остановке Калифорния-стрит он вошел в вагончик и доехал до самого конца линии.

Он даже выпрыгнул из вагончика и помог повернуть его на деревянном поворотном круге.

И это из всего, испытанного им во время прогулки по городу, имело наибольшее значение. Но скоро это чувство ослабло, он снова почувствовал себя на краю пропасти, почувствовал это совершенно отчетливо именно благодаря тому, что воспринимает теперь все окружающее иначе.

Разумеется, назад он поехал в вагончике, но теперь поездка превратилась в пустую формальность, как он обнаружил, наблюдая улицы, дома, машины, проносившиеся мимо него уже в противоположном направлении.

Возле Стоктона он поднялся, чтобы выйти из вагончика, однако на остановке, прежде чем он начал опускаться, его окликнул кондуктор:

— Ваш портфель, сэр.

— Спасибо.

Он забыл его в вагончике. Повернувшись, он забрал его и инстинктивно пригнулся, когда вагончик с лязгом тронулся дальше. Он подумал, что у этого портфеля очень ценное содержимое: драгоценный кольт сорок четвертого калибра, предел мечтаний любого коллекционера. Теперь он старался всегда держать его при себе на тот случай, если мстительные хулиганы из СД попытаются ему отплатить. От них можно ждать чего угодно. И все же мистер Тагоми понимал, что это новая привычка, несмотря на все случившееся, была признаком истерии, того нервного состояния, в котором он пребывал. Идя по улицам с портфелем в руке, он снова и снова убеждал себя, что не должен поддаваться панике — сначала принуждение, затем одержимость навязчивой идеей и наконец страх. Он не мог освободиться от него.