С конца XIX века многие еврейские семьи бежали от погромов и преследований. Оседали они в основном в Америке, немногие — в Европе, еще меньше — в Австралии. В революционные годы начала XX века к ним перебирались их родственники. С 1890-го по 1924 годы по этим континентам расселилась большая колония еврейских беженцев из России. Поэтому приезжавшие теперь к родным почти все были евреи.

Тетя Люба уехала вместе с мужем, к тому времени в Нью-Йорке уже жил ее старший брат Аркадий Зак. С тех пор прошло сорок девять лет. Семья раскололась почти на полвека — временами не было никакой связи по много лет. И вот пришло письмо от Любы: ей уже семьдесят два года, она вдова, брат умер, она хочет повидать своих младших братьев и сестер и собирается приехать.

Московская ветвь семьи взволновалась: шутка ли, увидеться через пол века! Я повез на встречу Любы отца с мамой, дядю Мишу и тетю Фаню. Когда Люба уехала, все они были еще детьми, а теперь стали стариками за шестьдесят.

Громадный четырехмоторный американский Боинг-707 плавно приземлился и подкатил к старому аэропорту Шереметьево (нового еще не было). Мы стояли на балконе и видели сверху, как пассажиры спускались по лестнице. Какая из них Люба? Братья и сестра всматривались и спорили — не узнавали. Мы спустились вниз и через стеклянную стену наблюдали, как таможенники проверяли пассажиров. Среди них была маленькая аккуратная старушка в шляпке. Отец и дядя Миша чуть не запрыгали:

— Это Люба, это Любочка, это она, я узнал ее!..

Они махали ей. Люба рассеянно и подслеповато оглядывалась по сторонам и увидела машущих за стеклом людей. Еще не закончив формальностей, она подошла к стеклу и стала пальцами указывать на каждого. По шевелению ее губ мы видели, что она называет имена каждого из нас. Это была трогательная и фантастическая минута — увидеться через полвека, и все-таки быть разделенными стеклом. Потом Люба проходила проверку вещей, и мы видели, как таможенники придирчиво осматривали все в ее чемоданах и в сумочке. Братья заволновались:

— Они у нее все отберут!.. Бедная Любочка!.. Да что же это за безобразие так осматривать?!

Женщина-таможенница достала из ее сумочки пудреницу, открыла и, чтобы проверить содержимое, наклонилась над ней и дунула. Она была за это наказана — пудра полетела ей в лицо.

Наконец, у выхода все кинулись обнимать Любу. Они плакали, и когда я смотрел на них, у меня тоже наворачивались слезы. Им хотелось говорить-говорить и говорить, но боялись разговаривать откровенно — в международном аэропорте полным-полно агентов КГБ. Люба только сказала, что приехала туристкой на десять дней в гостиницу «Националы». К ней подошел мягко улыбающийся молодой мужчина и по-английски сказал:

— Мисс Черчин, «Интурист» прислал за вами машину, чтобы отвезти в отель.

Парень был наверняка из КГБ. Я упросил его разрешить Любе ехать в моей машине.

— Она с братьями и сестрой не виделась почти полвека. Дайте им хоть посмотреть друг на друга вдоволь.

Он согласился нехотя:

— Только строго следуйте за нашей машиной, я должен доставить ее в отель.

Лишь только мы оказались одни в моей машине, все заговорили откровенно и первым делом стали предупреждать:

— Любочка, ты будь осторожна — вокруг может быть много шпионов.

— О, господа, я знаю об этом. Мы в Америке слышали о ваших порядках.

— Любочка, в твоей комнате в отеле тоже может быть подслушивающее устройство. Будь осторожна.

— О, господа, я знаю об этом. Мы в Америке слышали о ваших порядках.

Она говорила по-русски с небольшим акцентом и несколько по-старинному — слова «господа» в советском лексиконе не было, она помнила его из старины и, конечно, не умела говорить обычное советское «товарищи».

После вселения в отель Люба была вольна делать что хотела. А хотела она только общения с родными. Каждый день я приезжал за ней и вез ее то к нам, то к дяде Мише, то к тете Фане с ее сыном Сашей. И шли бесконечные воспоминания о старых годах и о потерянных близких. Ее «младшие» заботились о ней:

— Ты ляг, Любочка, полежи, отдохни, Любочка.

— О, нет, господа, я никогда не ложусь днем.

В Любе сразу был виден человек из другого мира: она не только была одета лучше и выглядела всегда особо подтянутой, но была очень сдержанная, рассудительная. Я держался позади старших — это их встреча — и обращался к ней на «вы». Она сказала:

— Можешь говорить мне «ты».

О политике разговоров не было, но ей нравилось, что ее братья стали крупными специалистами и что я тоже на пути становления. Люба не была богатой, но то, что она рассказывала о своей жизни, все было намного благополучней нашей. Она сказала:

— Господа, я хочу подарить каждому своему родственнику по двести долларов.

Мы смутились: официальный курс доллара был десять рублей за один, это значило, что каждый получит по две тысячи. Для нас это были довольно большие деньги. Но…

— Любочка, по закону советские люди не имеют права иметь доллары.

— Не имеете права — почему?

— Ах, Любочка, есть много «почему» в нашей жизни.

Решили, что Люба будет ездить с каждым в валютный магазин «Березка» и покупать там по нашему желанию — каждому на сумму в двести долларов.