— Аня, рад тебя видеть! Как хорошо, что ты здесь, а не в Магадане. Как тебе это удалось?

Она опустила глаза, будто смутилась:

— Ну, это было непросто. Когда-нибудь расскажу.

Марк сказал:

— Аня у нас в Петрозаводске — покорительница сердец. Все покорены. Теперь твоя очередь.

— Что ты, Марик, какая я покорительница? Скажешь тоже…

Она действительно стала интересной женщиной и была красиво одета. Но я помнил ее прежней и не был готов для покорения — она не в моем вкусе.

Другой гость — гинеколог Семен Швацер, душа-парень, друг-приятель со всеми, хохмач и анекдотист, всегда развязный с женщинами и шутник с типичным «гинекологическим остроумием», поддразнил Аню:

— Анька, ты не бойся дать Володьке, если он будет приставать, — я всегда готов сделать тебе аборт.

— Ну тебя к черту! — Аня смущалась, но игриво на меня поглядывала.

— Ну и юмор у вас, докторов, — говорил еще один гость — юрист Владимир Розенгауз, из Москвы. Его смущала непривычная прямота медицинских шуток. Он был широко образован, знаток истории юриспруденции, интересный собеседник, приветливый человек и стал очень популярным адвокатом в Петрозаводске — люди к нему приезжали консультироваться даже из Москвы. Он потом вырос до крупного адвоката в столице.

А у Сени Швацера был неизбывный арсенал двусмысленностей, которыми он сыпал, как из рога изобилия. И такая же неуемная была у него энергия: он работал по совместительству во всех больницах и дежурил бесчисленное количество ночей, его прозвали «бабий доктор». Он хвастался, что зарабатывает больше всех нас, рассказывал:

— Когда ездил в отпуск на Черное море, я гулял напропалую, позволял себе — что хотел.

— Чего же ты хотел? — удивлялся Марк. — Ты ведь и так женат на красавице.

— Ну и что? В мире есть много разнообразных удовольствий с другими.

Впоследствии оказалось, что Сеня был гомосексуалист, хотя женатый и имел детей.

Другой гость — терапевт Иридий Менделеев — сидел возле проигрывателя и слушал скрипичный концерт Мендельсона:

— До чего же хорошо играет Давид Ойстрах! Вот бы послушать его живьем, в концерте.

— Ты не слышал, как этот концерт исполняет Фриц Крайслер, — возразил я, — он играет лучше.

— Не верю: лучше — невозможно.

Потом весь вечер Иридий говорил только о науке. Он был яркий тип целенаправленного ученого. Хотя в нашей больнице научной работой никто не занимался, Иридий задумал писать кандидатскую диссертацию по гематологии (заболеваниям крови), организовал себе маленькую лабораторию в углу больничной лаборатории, делал исследования и ездил на консультации к профессорам.

Марк предложил:

— У меня есть идея — надо нам организовать какое-то подобие научного общества. Тогда Иридий станет делать доклады там, а не в гостях за бокалом вина.

Так мы проводили время. Через год к этому моему окружению добавился доктор Анатолий Зильбер, ленинградец, человек многих талантов и поразительной работоспособности. Сначала местное Министерство здравоохранения препятствовало его работе в нашей больнице, как оно мешало и мне. Но своей энергией и упорством он смог пробиться и стал основателем анестезиологии и реаниматологии Петрозаводска. Вместе с Марком они все-таки осуществили идею и организовали Городское академическое врачебное научное общество, сокращенно — ГАВНО. Там, умирая от хохота, они делали псевдонаучные доклады — пародии на советскую науку.

А еще через годы Иридий Менделеев и Анатолий Зильбер стали профессорами и заведующими кафедрами.

Я был доволен таким окружением и поражался: если бы этих специалистов оставили при институтах, а не посылали в провинцию за их еврейское происхождение, то своими талантами они могли бы поднимать уровень не только петрозаводской, но и всей советской медицины. Я даже думал, что если бы остался в Москве, то вряд ли свел бы знакомство с такими талантливыми и интересными людьми, собравшимися в одном месте. В советском обществе им подрезали крылья за их еврейское происхождение. А по сути, это была только графа в их паспортах (пятая графа), но ничего нерусского в них не было — они выросли на русской культуре, в русской среде и были патриотами всего русского. Происхождение людей может быть разным, но нация, как государство, — это всегда одно целое и определяется не происхождением, а общностью культуры и языка.

Вскоре после празднования моего дня рождения, я увидел на одной из утренних врачебных конференций доктора Ефима Лившица, патологоанатома, старше нас почти на десять лет. Он привлек мое внимание интересным докладом о результатах вскрытия умершего больного. Его доклад был полон глубокими медицинскими познаниями. Меня поразила его эрудиция — он говорил так, как я слышал только от больших московских профессоров. Я заинтересовался и узнал, что он уже был врачом на войне и что он тонкий знаток классической музыки. Мы разговорились, я пригласил его к себе, и мы сошлись на всю жизнь.