Пожилой болгарин пригласил Дружиловского пройти с ним в его кабинет.

Дружиловский понял, что это был кабинет самого посла. А по тому, как по-хозяйски болгарин сел за массивный стол, над которым висел большой портрет болгарского царя, как небрежно отодвинул он в сторону лежавшие на столе бумаги, подпоручик самодовольно решил, что имеет дело с самим послом.

— Я хочу кое-что объяснить вам, — начал болгарин.

— Я весь внимание. — Дружиловский вытянул вперед лицо, выражавшее серьезность и сосредоточенность.

— Всю атмосферу жизни в нашей стране отравляют коммунисты...

— Как и всюду, как и всюду, — сочувственно вставил Дружиловский.

— Но у нас особенно, — продолжал болгарин. — Потому что у нас очень сильны традиционные симпатии к русским, к Москве, и многие просто не могут понять, что теперь от Москвы болгарину ничего хорошего ждать нельзя.

— Совершенно верно, — согласился Дружиловский.

— Вот на это мы и хотели бы открыть глаза всем болгарам...

— Именно этим мое агентство и занимается, — солидно произнес Дружиловский. — Не можете ли вы несколько конкретизировать свои интересы?

— Хорошо бы, например, иметь документ, из которого в Болгарии узнали бы, что Москва учит болгарских коммунистов сеять в нашей стране национальную рознь с целью вызвать смуту.

— Все ясно, — Дружиловский вынул блокнот. — Скажите, о каких нациях идет речь.

— Болгары... сербы... македонцы... хорваты... румыны... турки... — медленно продиктовал болгарин.

Дружиловский записал.

— Срок? — спросил он.

— Как можно скорее, — ответил болгарин. — И с этого мы только начнем.

Дружиловский поехал к Гаврилову.

— Дайте мне в долг чистый бланк Коминтерна.

— Кончились бланки, — мрачно ответил Гаврилов, он снова был пьян. — Музыка отыграла, за дело взялись могильщики.

— Может быть, завалялся хотя бы испорченный. Я по нему закажу новые и поделюсь. Плачу наличными сейчас же.

Гаврилов отыскал наполовину разорванный фальшивый бланк, они его склеили, а текст смыли.

Забежав домой за деньгами, Дружиловский поспешил в типографию, которая находилась недалеко от его агентства, на Лютерштрассе. Он давно приметил эту типографию, маленькую, чистенькую. В витринном окне была выставлена реклама: «Здесь принимаются заказы на всех европейских и на русском языках».

Его заказ нисколько не удивил хозяина типографии, он ничего не спрашивал, а когда получил деньги вперед, сказал, что завтра все будет готово.

Сто собственных бланков! Это было целое богатство. Дружиловский вместе с Бельгардтом и машинисткой Соловьевой принялись за изготовление фальшивки. Первый бланк они испортили. Машинистка не разобралась в поправках на черновике и одно слово напечатала два раза.

— Это не работа, а черт знает что! — орал на нее Дружиловский.

Теперь он диктовал машинистке сам. Все получилось гладко. Поставив под текстом размашистую неразборчивую подпись, Дружиловский смял документ, а затем, свернув его вчетверо, разгладил подогретым утюгом. Потом мокрым пальцем помусолил углы бумаги, и теперь она приобрела такой вид, будто уже побывала во многих руках...

Когда он принес фальшивку в посольство, то уже обращался к своему собеседнику: «господин посол», и тот не возражал.

Прочитав и осмотрев документ со всех сторон, болгарин улыбнулся:

— Я вижу: ваше агентство — предприятие серьезное, и потому сразу же даю вам новый заказ. А пока давайте оформим наши отношения... — он протянул Дружиловскому бухгалтерскую ведомость, где он увидел фамилию «Шидловский» и ниже: «За исследовательскую работу по заданию болгарского посольства — 100 марок».

— Тут же не моя фамилия, — сказал Дружиловский.

— Так будет лучше. Какая вам, в конечном счете, разница? Деньги-то ваши. Расписывайтесь. Берите деньги, и займемся делом.

Следующее задание тоже не было особенно сложным, тем более что текст «документа» был болгарином заготовлен. Это будет сообщение из Москвы о том, что какому-то господину Пастернаджиеву Коминтерн перевел десять тысяч долларов на усиление подпольной деятельности в военных частях. И еще несколько фраз — туманных и двусмысленных, которые можно было понимать как хочешь. В том числе и как зашифрованную инструкцию.

— Этот документ станет для господина Пастернаджиева смертным приговором, — сказал болгарин, закончив диктант.

— А кто он такой? — поинтересовался Дружиловский.

— Очень опасный для Болгарии человек.

Самой сложной для Дружиловского стала третья фальшивка.

Работа над этим документом началась с того, что болгарин прочитал Дружиловскому нечто вроде лекции о внутреннем положении в Болгарии.

— Наша многострадальная страна осенью двадцать третьего года пережила чудовищный кошмар, — печально и несколько напыщенно говорил он. — Коммунисты попытались устроить политический переворот и взять власть в свои руки. С большим трудом этот их злодейский план удалось сорвать, но очистить страну от коммунистов нам не удалось. Многих мы обезвредили, но довести оздоровление до конца нам помешали всякие либералы, которые в сентябре двадцать третьего года ничего не поняли и уподобились овцам, требующим амнистии для волков. Мы должны им доказать, в какое страшное болото они толкают Болгарию. Если они не опомнятся, коммунисты уничтожат и их.