— Ана, что с тобой? — спросил он озабоченно, подходя ближе, чтобы обнять ее и получше вглядеться ей в лицо.

— Оставь меня, — прошептала Ана, задыхаясь и отталкивая его локтем. — Оставь, мне становится худо, когда ты дотрагиваешься до меня.

— Не оставлю!.. — крикнул Гицэ в отчаянии и обхватил жену обеими руками. — Я должен знать, что с тобой. Такой я еще никогда тебя не видел. Ты хотела поговорить со мной сегодня утром. Говори! Ты совсем не в себе!.. Беда!.. Святой боже!.. Беда в моем доме!.. Скажи, тебя чем-нибудь опоили?.. Тебя околдовали?.. Что с тобой?..

Ана тяжело задышала, захлебываясь слезами, и подняла вверх сжатые кулаки.

— Что здесь надо этой женщине? — выговорила она, истерически захохотав. — Что ей надо, Гицэ? Чего она здесь ищет? Во что ты хочешь превратить мой дом?

Гицэ выпустил жену из объятий и замер на месте. Он смотрел на нее взволнованно, но в то же время чувствовал, что сердце его застывает, как льдина.

— Что такое?.. — проговорил он медленно. — Никак не возьму в толк. Я говорю тебе о мертвецах, о людях, убитых на дороге, об исчезнувшей барыне, ребенке, которого убили. Говорю о самых ужасных вещах; а у тебя нет другого горя на свете, как то, что я привез в дом служанку.

— Какое мне дело до других? — закричала Ана. — За всю свою жизнь они не видали столько горя, сколько я ношу сейчас в своем сердце. Жить, как я живу, куда хуже, чем быть убитой на дороге. Ты не убиваешь меня, Гицэ, ты мучаешь меня, отнимаешь у меня жизнь, дыханье и словно не видишь, что я гибну.

— Черт возьми, не терзай меня еще и ты! — крикнул муж, отталкивая стул. — Хватит и того, что свалилось мне на голову.

— А если и свалилось, в этом ты сам виноват, — озлобленно крикнула Ана. — Эх, Гицэ, не пришлось бы тебе отвечать за мои вздохи! Ты считаешь меня уж больно глупой, но я не глупа, а просто люблю тебя! Сегодня ночью я уже думала забрать детей, уехать отсюда и оставить тебя одного с твоими темными делами. Так и надо было сделать, я это знаю, но у меня не хватило сил, не могу, сердце не позволяет. Что бы ты ни сделал, меня все будет тянуть к тебе, пока не увижу, что я стала для тебя обузой. Не скрывай больше ничего от меня. Ты говоришь, что ограбили арендатора?.. Думаешь, я не слыхала, что вы вчера о нем говорили? Думаешь, не поняла, что случилось этой ночью? Думаешь, не видела Ликэ, когда он возвращался на рассвете из Инеу?

За день в сердце Гицэ накопилось много злобы и горечи, теперь все это соединилось воедино; он тяжело вздохнул, сделал шаг назад и тихо спросил:

— Что ты хочешь этим сказать, Ана?

— Ты отлично знаешь, что я хочу сказать, — ответила жена, смеясь ему в лицо. — Ты заодно с Ликэ, и вы вместе ограбили арендатора. Но не бойся, я слишком подлая и не стану тебя выдавать.

— Значит, и ты!.. — проговорил Гицэ, захлебываясь от ярости. Потом медленно, шаг за шагом, приблизился к ней, как паук приближается к попавшей в паутину мухе, смерил ее глазами и занес руки над ее головой, готовый кинуться на нее.

— Да! — рассмеялась она ему в лицо. — Убей меня; ведь ты сильнее!.. Раз уж начал, продолжай, иди до конца!

Он вцепился в хрупкие плечи Аны и, стиснув их, спросил:

— Ты сказала, что я договорился с Ликэ, чтобы он напал на арендатора?

— Да, — ответила она решительно.

— Ты говоришь, что нынешней ночью я видел, как Ликэ уходил, а ты видела, как он возвращался?

— Да, — снова подтвердила Ана.

Он плюнул ей в лицо и снял руки с ее плеч.

— Мне противно думать, что моя жена может жить с таким человеком, за какого ты меня считаешь, — сказал он и вышел из дома, обхватив голову руками.

Ана же опустилась на постель и принялась плакать негромким, облегчающим душу плачем.

Пинтя недаром сделался жандармом.

Как только надо было напасть на след злоумышленников, он весь сразу преображался и настораживался, совсем как гончая Собака, почуявшая запах пороха. Тем большее беспокойство испытывал он сейчас, когда ему казалось, что преступление было совершено где-то совсем близко. Он чувствовал себя так, точно уже схватил злодеев в темноте и теперь боится лишь одного: вдруг они убегут, прежде чем наступит рассвет, и он не сумеет разглядеть их.

Особенно ошеломил Пинтю внезапный отъезд Гицэ. Если б он обнаружил на Счастливой мельнице или даже в сундуке корчмаря какие-нибудь вещи, похищенные у арендатора, это еще не убедило бы его в бесчестности Гицэ. Он уверял бы себя, что все это, может быть, подстроено нарочно, Гицэ же здесь ни при чем. Но сейчас, когда он увидал удаляющуюся тележку корчмаря, в сердце его вспыхнула злоба, а злоба ослепляет человека. Правда, даже и теперь эта злоба была направлена не против Гицэ, а против Ликэ; по мнению Пинти, один Ликэ был виноват во всем случившемся.

Ослепленный гневом, Пинтя, взглянув на убитого ребенка, сказал себе: «Я докажу, что ты убил его, если даже это неправда». Не теряя времени, он оставил Лае у кареты на дороге, проверил, хорошо ли заряжена винтовка, и, чувствуя, что каждый нерв у него натянут до предела, отправился в лес.

Тучи поредели, и полная луна, показываясь то здесь, то там на прояснившемся небе, разбрасывала по лицу земли переплетенные тени обнаженных деревьев. Но даже и тогда, когда луна пряталась за облака, ночь оставалась достаточно светлой, и зоркий Пинтя мог хорошо видеть на сотню шагов кругом. Однако он лишь с трудом различал следы, так как земля была покрыта недавно опавшими листьями, шелестевшими под ногами в ночной тишине.