Внезапно теплая и сухая рука Геккерна легла ему на лоб. Жорж дернулся, и пальцы Луи скользнули по его скуле и подбородку, оставляя ощущение необычайной нежности и полной противоположности его насмешливому тону.

– А вы уже идете на поправку, господин Дантес, – с улыбкой сказал высокий человек в темной рубашке с серебряным вензелем «Л.Г.», вышитым затейливой вязью на кармане. Жорж снова открыл глаза и встретился взглядом с темно-серыми умными и проницательными глазами Геккерна, чуть покрасневшими, как после бессонной ночи.

– Месье Геккерн? Чем обязан? Вы врач?

– Нет, я не врач, – быстро ответил барон. – Я тут проездом, у меня сломался экипаж, и я жду, когда мне его наконец починят.

– Я, кажется, лежал в другой комнате…

– Да, это я распорядился, чтобы вас перенесли сюда. Здесь побольше воздуха и света, и вид из окна удивительно красивый. – Заметив, как мальчишка из последних сил попытался вытянуть шею, чтобы разглядеть вид из окна, барон рассмеялся. – Потом, месье Дантес, не сейчас. Я, наверное, и так вас преизрядно утомил.

– Так это я вам обязан своим спасением? О, господин Геккерн, я не знаю, как мне благодарить вас… Простите мне… я еду из Франции, и денег у меня осталось очень мало… Я еду в Санкт-Петербург по рекомендации принца Вильгельма, который посоветовал мне делать военную карьеру в России, поступив на службу к русскому государю. Я… мне было так холодно в пути… здесь… ветер и такие сильные дожди… я, кажется…

Голос его внезапно сорвался, и он, закрыв глаза, снова пробормотал:

– Merci…

– Прошу вас, месье Дантес, не надо меня благодарить.

– Называйте меня Жорж… и на ты. Вы для меня… О Господи, если бы не вы… я не знаю, что бы сейчас со мной было…

И совершенно неожиданно Жорж Дантес расплакался, как ребенок. Он ничего не мог с собой поделать – и слезы, вместе со словами признательности, солеными ручейками текли по бледному, измученному лицу. Геккерну показалось, что его сердце сейчас разорвется на части при виде этого всеми покинутого мальчика, белокурого и голубоглазого. Его мокрые от слез ресницы стали еще длиннее, а глаза – совсем синими, почти слившись с густо-синей кружевной тенью ресниц; потрескавшиеся, искусанные губы приоткрылись, обнажая ряд восхитительных, белых, как мелкий жемчуг, зубов. Барон внезапно осознал, что сам близок к обмороку, ноги отказывались держать его, и он, неожиданно для себя, вдруг тихо опустился на пол рядом с постелью Жоржа и взял мальчика за руку.

– Я не умру, месье Геккерн? – рыдал Жорж. – Я… у меня есть еще две сестры, старше… и брат, маленький… a maman умерла… А я не хочу умирать…

– Не хочешь – не умирай, – из последних сил пошутил Геккерн, не выпуская его руки. Рука Жоржа была тонкой, но сильной и по-мужски изящной, чуть покрытая легким золотистым пушком волос. – Успокойтесь, mon chег. Я… мне надо уйти… правда. Я зайду к вам… п-позже. Сейчас у вас будет врач, вам нужен полный покой.

Жорж совсем по-детски всхлипнул, вытерев кулаком мокрые от слез глаза, и с надеждой вымолвил:

– Вы еще придете, месье Геккерн? Правда?

– Правда. Не умирай. А то больше не приду, – напоследок попытался приободрить юношу Геккерн и вышел, столкнувшись в дверях с сухопарым остроносым врачом.

– Я буду ждать вас!..

– До свидания, Жорж Шарль…

– …да, несомненно, лучше… и вызовите горничную – там надо немедленно убрать осколки, принести новую вазу и свежие цветы… чаю…

Последних слов барона Жорж уже не слышал. Он впал в блаженное забытье, заснул счастливый, как в детстве, и ему снилось, как будто он вновь в своем родном Сульце, и maman с улыбкой смотрит на него и ласково щурит из-под кружевной шляпки ясные синие глаза…

На залитой осенним солнцем ратушной площади Констанза толпился народ, духовой оркестр наигрывал вальсы, высокие витражные окна старинного готического собора с пухленькими веселыми ангелами на глядящих в небо порталах окрасили серые камни мостовой в праздничное многоцветье, искрящееся под солнцем после ночного дождя. Нарядные горожанки выходили из церкви, улыбаясь, радуясь последнему осеннему теплу, маленькие детишки вылизывали сахарных петушков на палочках, вальяжные отцы семейств, сдувая из-под пышных усов белую кружевную пену, пили пиво под резными деревянными вывесками в форме кружек, и чайки, прилетевшие с набережной, уже успели подраться с местными голубями из-за вкусных крошек, которые щедро бросали птицам дети.

Высокий худощавый господин лет сорока, с тонким лицом, окаймленным элегантной бородкой, и бледный молодой человек лет двадцати в военной шинели неспешно прогуливались по площади, ведя один из тех бесконечных разговоров ни о чем, которые можно услышать в любом светском салоне от Парижа до Санкт-Петербурга.

– …курсантом военного училища в Сен-Сире. Ну, это знаменитая военная школа для мальчиков… Разумеется, я старался, чтобы maman и papa могли гордиться мной, но, вы понимаете, господин барон, после Июльской революции мы все еще поддерживали государя Карла Десятого… Потом устроили демонстрацию, жандармы, конечно, всех нас разогнали, и меня вместе с другими легитимистами исключили из Сен-Сира… Это ужасно, барон, потому что я не вижу для себя другой службы, кроме военной…