– Я всего лишь сказал: «Понятно».

– Вот только давай без этого твоего высокомерия.

– Мина…

– Как будто ты всегда знал, что именно это со мной и случится.

– Я так не говорил. И даже не думал.

– Думал, думал.

– Я только одного и хочу: чтобы ты была счастлива.

– Ну так я не счастлива, – сказала она. – Понятно? Я несчастлива. Ты доволен?

– Я…

– Я этого уже видеть больше не могу. И их, и все остальное. Хочется запрыгнуть в первый попавшийся самолет. О черт. Дай мне платок, пожалуйста.

Я снял с круглого столика коробку с бумажными платками, опустился перед Ясминой на колени.

– Все это так постыдно.

– Тебе нечего стыдиться.

Ясмина усмехнулась, промокнула платком глаза.

– Ладно. – Она достала второй платок, завернула в него первый. – Мои родители уже потратили на это дело семьдесят тысяч. И мне даже думать не хочется о том, во что оно в конце концов обойдется. В списке гостей значится триста имен – это только с нашей стороны… Я не знаю, что мне делать. Не знаю даже, могули я что-нибудь сделать.

– Это твоя жизнь.

– Если бы. Моя, его, моих родителей, его родителей, их родителей… И каждый вкладывает в эту свадьбу все, что у него есть. Мама относится к ней как к величайшему событию своей жизни. И я ничего тут поделать не могу.

– У человека всегда есть выбор, – сказал я.

– Ты опять за свое.

– То есть?

– Говоришь афоризмами.

– Это твоя свадьба. Твой брак. Не покупка пары новых туфель.

Она тряхнула головой.

– Жаль, что я не могу тебяк родителям послать, – ты бы им все объяснил.

– Если хочешь, я поговорю с ними. Дай мне их номер.

– Да они только обложат тебя на фарси. «Кто есть вы? Заниматься чем?» – Она печально усмехнулась. – Ладно. Хоть один из нас счастлив, и на том спасибо.

– Ты тоже должна быть счастливой.

– Буду стараться.

– Ты заслуживаешь большего. Счастья во всем.

Из глаз ее опять потекли слезы.

Я извинился.

– Ничего, – сказала Ясмина. Она вытерла лицо и, поколебавшись всего лишь мгновение, потянулась ко мне.

Если я считал библиотеку святилищем, – а так оно и было, – мне, наверное, следовало бы стыдиться того, что я ее осквернил. Я не стыдился. Я чувствовал себя потрясающе. Чувствовал покой, наслаждался мягкостью ковра под голой спиной. Ясмина лежала, подобрав колени, рядом. Косметика ее размазалась, черные волосы спутались, близость ее тела навевала мне воспоминания о тихих воскресных утрах прошлого, когда я, рано проснувшись, смотрел, как ее влажная кожа темно просвечивает сквозь чистую белую простыню, а одна ладонь с аккуратно покрытыми лаком ногтями подергивается, словно собираясь прихлопнуть кнопку будильника, – мирная комедия, которая могла продолжаться без малого час. Ей не давали тогда покоя волоски на коже – сзади на шее, на предплечьях, на пояснице, – она пыталась то обесцветить их, то удалить совсем. Мне же Ясмина нравилась такой, какой была, честное слово. Я всегда думал о ней как о дикарке, которую сумел приручить.

Она села, начала собирать свою одежду.

– Мина.

Она отвернулась, чтобы надеть лифчик.

– Мина. Поговори со мной.

– Что ты хочешь от меня услышать? Я выхожу замуж.

– Правда?

Она не ответила.

– Мина…

– Конечно, правда.

– Погоди. – Я тоже сел. – Давай поговорим.

– Перестань, пожалуйста. Мне и без этого плохо.

– Плохо?

– Разумеется. Я же помолвлена.

– С человеком, которого ты не любишь.

– И все равно, так нельзя.

– Как мне тебя переубедить?

– Никак. Это даже тебе не удастся.

Проводить ее домой она не разрешила, поэтому я вызвал такси, и в ожидании машины мы вышли на веранду. Было холодно, луна пряталась за тучами. Я всей спиной ощущал махину дома. Моего дома. Удовольствие, с которым Ясмина осматривала его, наполнило меня несказанной радостью.

– Скоро снег пойдет, – произнесла она.

Из-за угла вывернули две горящие фары.

– Все зависит только от тебя, – сказал я. – Не забывай об этом.

– Ладно, Конфуций.

Я стоял на веранде, и мне очень хотелось, чтобы такси развернулось и привезло ее назад. Но разумеется, этого не произошло – два часа ночи, Ясмине завтра идти на работу. Принимать решения. Даже я не смог ее переубедить. Я предъявил ей все, чем владел, теперь оставалось только ждать.

Я уже протянул руку к двери. И тут ярдах в пятидесяти от меня, на другой стороне улицы, шевельнулась темнота. Яркий оранжевый огонек – кончик сигареты – пронзил маслянистый мрак и исчез.