Она открыла окно и жадно вдыхала свежий ночной воздух. Высокое небо блистало мириадами звезд. На улице была тишина. Она вглядывалась в темноту ночи не то со страхом, не то с надеждою.

Через несколько времени она прошла в соседнюю комнату, взглянула на спящую Парашу, разделась сама, бросилась с каким-то суеверным страхом на колени и стала молиться, обливаясь слезами.

На следующее утро Башутин передал ей все письма и получил чек. Они почти не разговаривали. Она только спросила:

— Тут всё?

— Всё! — отвечал Башутин, получая чек.

С этими словами он поклонился и сказал:

— Прощайте, Варвара Николаевна!

— Прощайте, Башутин, и, надеюсь, навсегда!

Он усмехнулся, но не промолвил ни слова и ушел.

В тот же вечер Варвара Николаевна поехала дальше.

Только что забрезжилось, когда маленький, рыжий, весь в веснушках, солдат просунул в землянку сперва фонарь, а потом и свою голову. Вместе с фонарем он принес медный котелок и стакан, в котором лежало несколько кусков сахара. Он присел на корточки, достал из-за обшлага бумажку с чаем, высыпал чай в котелок и, когда покончил с этим делом, направил фонарь в угол землянки, поднялся и подошел к лежавшему под буркой офицеру. Солдат участливо взглянул в спящее лицо офицера и легонько тронул его за плечо.

— Ваше благородие! Пора вставать! — проговорил он, наклоняясь к Венецкому.

— А? Что?.. Еще минуточку… одну минуточку! — проговорил во сне Венецкий, потянулся и снова сладко заснул.

Рыжий солдат добродушно усмехнулся, вернулся к котелку, накрыл его попоной, закурил трубку и задумчиво глядел в мокрую землю. Прошло не более двух-трех минут, как он снова подошел к Венецкому и проговорил:

— Ваше благородие! Пора… Все пошли на батарею.

Венецкий что-то пробормотал, вдруг открыл глаза, прищурил их при свете фонаря и сладко потянулся. Ему так не хотелось вылезать из бурки, под которой было так тепло и уютно.

— Ты, Барсук, говоришь — все пошли? — спросил он, лениво приподнимаясь с войлока.

— Все Алексей Алексеевич… Сейчас батарейный выйдет.

Венецкий еще потянулся, зевнул и вдруг быстро поднялся; при свете фонаря, слабо освещавшего землянку, вздрагивая от сырости, отыскал пальто и фуражку и хотел было выйти, как Барсук подал ему стакан чая и заметил:

— На дворе сырость, ваше благородие… Вы бы сперва чайку выпили.

— Ты где это чаю достал?

— У денщика у полковникова. Щепотку отпустил… У самих, говорит, мало.

— Спасибо тебе, Барсук!.. — с нежной ласковостью проговорил Венецкий, принимая стакан. — А сам пил?

— Я хлебушком разжился…

— Эка ты какой!.. Пей, брат, сам… Ну, еще раз спасибо! — проговорил Алексей Алексеевич, быстро выпив какую-то желтоватую бурду под названием чая, и вышел из землянки.

Мелкий, назойливый дождь лил сверху. В воздухе стояла сырость и тянуло запахом солдатского жилья. Начинало рассветать. Все предметы рисовались неясными контурами в серой дали. На площадке стояло несколько солдат, покуривая трубки. Один из них весело играл с Жмуркой, батарейной собакой, пришедшей под Плевну из Белгорода. Когда Венецкий проходил мимо солдат, все они ласково говорили:

— Здравия желаем вашему благородию?

А он в ответ, точно конфузясь, что все его так любовно встречают, отвечал на приветствия, снимая фуражку.

— Сегодня Жмурка что-то, ваше благородие, весел… Верно, шельма, чует доброе!.. — заметил кто-то.

Венецкий потрепал старого Жмурку, лизнувшего за это горячим языком его руку, и спросил:

— Ели, ребята?

— Ели, ваше благородие!

Все на него глядели ласково, и эти ласковые взгляды были удивительно приятны Алексею Алексеевичу.

Его любили на батарее, и солдаты прозвали его душевным человеком. Он это знал и еще более конфузился.

Он поднялся на батарею. Все офицеры стояли в группе около батарейного командира, полного, невысокого полковника, с большой бородой, который отдавал офицерам приказания.

Солдаты стояли у орудий, вполголоса разговаривая между собой.

— Алексей Алексеевич, здравствуйте! — проговорил полковник, протягивая руку, когда Венецкий подошел к офицерам. — Хорошие сны снились?

Все радушно встретили Венецкого. Видно было, что он пользуется особенным уважением среди товарищей.

— Пожалуй, опять отвечать не будет? — заметил полковник, махнув рукою по направлению к сереющей вдали возвышенности. — Вы как думаете, Алексей Алексеевич?..

— Думаю, что не будет!

— Он славно держится! — заметил кто-то.

— Что-то сегодняшний день скажет!.. — тихо заметил полковник. — Штурм начнется в два часа, а до тех пор наше дело… Хочется думать, что сегодня мы будем счастливее!

На всех лицах выражалось сомнение. Однако никто ни слова не сказал. Все молча разбрелись по своим местам.