Шрифт:
— Эй, ребята, тут какой-то блажной примостился, загубить себя решил!
Все проснулись, поднялся переполох. Потягиваясь, позевывая, высыпали из палаток и поспешили к месту, где я лежал. Я пришел в смятение: весь лагерь собрался возле меня. Наверное, они в толк не могли взять, что за ненормальный устроился на ночлег под открытым небом, не боясь ни ночного холода, ни зверей.
Альпинисты переговаривались, шутили. Особенно усердствовал мой отец.
— Этот обормот так крепко спит, его сейчас хоть в пропасть кидай, не почувствует!
— Не дьявол ли это, часом? — посмеиваясь, вторил ему Чичико Чартолани, один из инструкторов альпиниады.
— Дьявол не дьявол, а Минаан может быть,— промолвил тут скупой на слова Бекну и обернулся к моему отцу: — Так что смотри, чего доброго, родного сына сбросишь в пропасть.
У Бесариона улыбка застыла на лице. Он недоверчиво поглядел на Бекну, потом подошел ко мне ближе, склонился и ткнул меня ногой в бок: дескать, кто ты, что за существо?
Невозможно описать чувство, которое я тогда испытывал, боясь предстать перед отцом и всеми остальными.
Хорошо помню, как я задерживал дыхание и лежал замерев, надеясь, что от меня отстанут, оставят в покос. Но разве после слов Бекну мой отец мог успокоиться! Он столько колотил меня со всех сторон, чуть кости не переломал. И я не вытерпел — сбросил с себя бурку, вскочил и кинулся в заросшее кустарником ущелье Лехзирулы. Здесь было еще темнее, чем на лужайке, где раскинулся лагерь. Я ничего перед собой не видел, но все же бежал, продираясь через кусты, по очень крутому склону. Только бы убежать от отца — все остальное меня не пугало.
Я очнулся лишь внизу, на берегу реки. От пережитого волнения у меня спирало дыхание. Я поплескал себе воды в лицо и немного успокоился. Главное, за мной никто не шел, никто меня не преследовал. Да и какой безумец рискнул бы ночью, когда ни зги не видно, бежать по этому головокружительному спуску? Так рисковать бог знает чего ради никто бы не стал. Когда глаза мои привыкли к мраку и я смог хоть что-то различать, я посмотрел наверх, на край обрыва, с которого спустился, и обомлел: склон был не то что крутой, а отвесный. Не веря самому себе, я ощупал ноги, руки, всётело. Ничего не болело, я был цел и невредим... «Вот чудеса,— подумал я,— здесь бы медведь убился, а я целехонек, ни царапинки!..»
Сверху донесся крик. По голосу я узнал Сандро Гвалиа и разглядел его фигуру — стоя на краю склона, он звал меня:
—- Минаан, откликнись! Не ушибся? Цел? Откликнись, Минаан, не бойся ни отца, ни нас!..
Я затаился, замер. От растерянности и пережитого страха я плохо соображал.
К Сандро присоединился Максиме:
— Поднимайся, Минаан, никто тебя не обидит, все вкусное, что у нас припасено, тебе отдадим. Потом подал голос Бекну:
— Минаан, откликнись, пока у твоего отца сердце не разорвалось!
А отец молчал. Я знал его характер, знал, что когда он сердит на меня, то я хоть шею сверни, он в мою сторону не глянет. Однако я-то ведь его сын — я тоже заупрямился, звука не издавал. Тогда там, наверху, видно, заволновались. И кто-то, уж я не разобрал кто, начал спускаться по склону.
Я понял, что мое упрямство до добра не доведет, и крикнул:
— Я сейчас, дядя Бекну, сейчас! Наверху, видно, очень обрадовались тому, что я отозвался, и все в один голос закричали:
— Хау! Поднимайся, Минаан, сейчас же поднимайся, мальчик!
Теперь я уже разглядел, что по склону спускался Сандро Гвалиа. Оказывается (я это потом узнал), он сказал остальным: вы, говорит, здесь зубоскалите, а мальчонке бог знает каково... Но, услыхав мой голос и поняв, что помощь не требуется, он повернул обратно.
Я с огромным трудом вскарабкался наверх. Все меня долго рассматривали, удивлялись, шутили и смеялись. А отец все ходил вокруг меня, точно коршун, который кружит над жертвой, но вплотную подойти ему не давали.
Остаток ночи я проспал в палатке Максиме, который взял меня под свое покровительство.
Утром, опасливо глянув на отца, я заметил, что он чем-то озабочен.
Без помощи взрослых, самостоятельно ступил я на вершину Бангуриани. Когда я глянул вниз, мне на миг стало страшно при виде разверзшейся подо мной пропасти, даже слегка закружилась голова, но я собрал всю свою силу воли и не показал страха, не один ведь я здесь, на вершине, что же скажут обо мне эти люди? Втесался к ним, заставил их принять себя и убоялся невысокой спокойной Бангуриани!
Постепенно глаза мои и сердце освоились с высотой, привыкли к заоблачным склонам.