…но даже тогда я уже знала, что до свадьбы во мне будет жить та другая, та новая, та млеющая от счастья… а потом эта другая покинет меня, я уже тогда это знала… и я снова стану холодной и печальной… еще до свадьбы я перестану видеть моих призраков, не услышу больше их голосов, и слова, слетающие с моих губ, будут уместными и правильными, и призраки больше не всплывут в воде… Я знала, что мы поженимся в башне Короля-рыбака на мысе Юдифи осенью, и кленовые листья будут кружить над водой, золотистые, красные и зеленые листья… мы поженимся, а во мне уже будет дитя, я буду чувствовать, как оно растет… Темплтон к тому времени уже вернется к жизни, отцовы денежные сундуки опустеют, но вскоре снова наполнятся — рентой от бейсбольного музея… Я выйду замуж в тот осенний день, и женщина, что живет во мне даже теперь, эта счастливая девчонка, что беспрестанно целует этого красивого мужчину… девчонка, которая в то утро неделю назад пришла пешком в Эджуотер, пришла на рассвете рука об руку с ним… сидела с ним рядом, хихикая, за утренним столом, пока не проснулись и не спустились вниз ее родители… и очень удивила в то утро родителей своей радостью, счастьем, которым вся лучилась, и своим ясным рассудком… эта счастливая девчонка покинет меня в день моей свадьбы… он оказался не тем человеком, за которого мне надо было выходить, не гением, не художником… я буду остро ощущать его вульгарность, и он будет не понимать, почему я отвергаю его, и только еще больше возжелает меня.

И я знаю, что вскоре после свадьбы мои голоса постепенно вернутся ко мне. Дитя, что уже жило во мне, родится. Может быть, появятся на свет и другие. А призраки снова подымутся из озера и будут следовать за мной и звать до того дня, когда… когда мне не хватит сил противостоять и я войду в озеро… впрочем, до тех пор у меня будет Сай, солидный, надежный Сай… и хоть это продлится недолго, но в это утро, как я пишу здесь, Сай храпит в моей постели у меня за спиной, и я как раз собираюсь разбудить его, чтобы он мог прошмыгнуть тихонько из дома и вернуться в отель… и какой странной я кажусь себе сейчас! И все это странно. Странная сама эта жизнь. Но сейчас, только в этот момент, я счастлива.

Всю ночь я читала три сотни страниц безумных бредней моей прабабки, и утром Темплтон предстал предо мной словно заколдованный.

Я сидела, потрясенная, глядя на далекий восход, прогоняющий с неба тьму, и мне казалось, что Темплтон Сары заслонил собой мой собственный Темплтон — словно кто-то положил листок кальки на крыши моего города, и на листке проступили очертания того старого, более простого Темплтона. Знакомые мне дома, магазины, улицы исчезли, а их место заняли поля, рощицы и совсем другие здания; огромные деревья уменьшились до тех размеров, когда они были еще молоденькими посадками; старики помолодели, и их теперь нельзя было узнать. Я чувствовала, что если выгляну на лужайку, то призраки, о которых все говорила Сара, будут стоять там, выстроившись по-военному в ряд, и смотреть на мое окно пустыми глазницами вместо глаз.

Но где-то в районе Приозерного парка завелся грузовик и в один миг прогнал эти чары. Грузовик натужно пыхтел, потом визгнули тормоза. Я поняла: увозят чудовище.

Я бросилась вниз мимо портретов предков, спиной чувствуя на себе их взгляды. Распахнув дверь, я выбежала на лужайку. По Озерной улице спешили темплтонцы, второпях выскочившие кто без одного шлепанца, кто в банном халате, кто нечесаным. Грузовик вырулил на Озерную. Выровнялся и начал набирать скорость.

В гробовом молчании мы наблюдали, как чудовище приближается. Как завороженные, смотрели мы на брезент, покрывавший тушу, и, когда ветром один уголок его откинуло, на махонькую скрюченную ручку на груди. Мы не разговаривали, не проронили ни слова, будто боялись признать, что одним только этим созерцанием невольно участвовали в предательстве, отдавая огромного зверя на расправу ученым. Мы стояли, застыв и затаив дыхание, пока грузовик не проехал мимо. Мы смотрели ему вслед, пока он не скрылся из виду. Некоторые попрыгали в машины, чтобы поехать за ним.

В этом молчаливом скорбном кортеже, сопровождавшем в последний путь нашего Глимми, не было туристов и отдыхающих, только жители Темплтона. Я заметила, что одним из них был Иезекиль Фельчер на своем эвакуаторе — он что-то напевал себе под нос, держа у груди шляпу.

Вернувшись, я встретила Ви на крыльце. Она стояла, придерживая распахивающийся халатик.

— Какое странное ощущение сегодня утром, — сказала она, отводя глаза в сторону. — Такое впечатление, что Темплтон как-то опустел.

Я молча кивнула и прошла в дом.

В то утро, перед тем как пойти отоспаться за долгую бессонную ночь, я сидела за столом с Ви. Склонив голову над кукурузными хлопьями, она мысленно прочла молитву, а закончив, посыпала еду сахаром. Увидев это, я не сдержалась:

— Ви, тебе это не очень полезно. Это же сахар. — Посмотрев на ее колышущееся пузцо, на валуны-груди, я поспешила прибавить: — Ты же никогда не ела сахар. К тому же ты медсестра и должна знать лучше меня, что это вредно.

Она нахмурилась и положила ложку.

— Это не твое дело.

— Мое. Я хочу, чтобы моя мама была здоровой.

— Вилли, мне сорок шесть лет. Всю свою молодость я давилась арахисовым маслом и тофу, и если на склоне лет я хочу, чтобы мой завтрак был чуточку сладким, он будет таким. — Она раскраснелась, сердясь.

— Подожди-ка, а я всегда считала, что ты ешь эту свою органическую вегетарианскую гадость, потому что она тебе нравится…

— Боже, ну конечно, нет. Конечно, нет. Я делала это ради тебя, ради твоего здоровья.

— Ради меня?! — удивилась я. — Ради меня? То есть это ради меня ты раздавала на Хеллоуин не сладости, а яблоки? И поэтому, когда я впервые попробовала у Петры Таннер пирожное с глазурью, меня чуть не вырвало? Поэтому ты говорила, что у меня аллергия на рафинад, и, когда дети в саду приносили на день рождения гостинцы, я была вынуждена сидеть среди них и грызть морковку, пока они уминали пирожные? Это было ради меня?

Она хмыкнула и промолчала.

— Что ж, спасибо, — не унималась я. Но в этот момент Комочек снова напомнил мне о себе, шевельнувшись. Спорить мне расхотелось, я просто сказала: — И ты, наверное, тоже мучилась. Хорошая мать всегда мучается вместе с ребенком.