— Хочешь еще, дорогая? — спросил он.

Эбигейл кивнула.

Мерль налил в бокал бренди чуточку больше, чем обычно.

— А ты не будешь?

— Я составлю тебе компанию через пару минут, любовь моя. Мне надо позвонить.

Так Мерль не называл ее уже много лет. И теперь слова эти не ласкали слух, но звучали зловеще.

Удобно устроившись на мягком сиденье лимузина, Джордан думал о Мерле. Способный, трудолюбивый, интеллигентный человек, но стоило ему лишь заступить за черту, отделяющую здоровую психику от ненормальной, как он покатился вниз. Джордан читал о таких случаях, но впервые нечто подобное произошло с одним из его друзей.

Он знал дорогу в аэропорт и, наверное, обеспокоился, если б японец свернул в сторону, но ехали они правильно, и вскоре впереди засверкали огни аэропорта. Джордан прикрыл глаза. Он мог подремать еще минут двадцать. Отсутствие билета его не смущало. В первом классе всегда оставались свободные места. Пожалуй, он еще раз попробует дозвониться до Мэри, прежде чем подняться на борт самолета.

Резкий поворот лимузина заставил его открыть глаза. Они находились на территории аэропорта, но вместо того чтобы ехать к главному зданию, свернули к одному из ангаров. Джордан постучал по стеклу перегородки, отделявшей его от шофера. Японец на мгновение обернулся, кивнул, но лимузин продолжал двигаться в том же направлении. Ворота ангара, в котором без труда разместился бы маленький самолет, распахнулись.

Лимузин въехал в ангар и остановился. Какой-то мужчина в комбинезоне механика закрыл ворота. Японец торопливо выскочил из кабины, указывая на заднее сиденье. Кивнув, механик сунул руку в карман и вытащил пистолет с насаженным на ствол глушителем. Джордан услышал, как открылся багажник. Зачем они вытаскивают его чемодан? Что вообще происходит? Он взялся за ручку и приоткрыл дверцу, но тут что-то уперлось ему в голову, раздался оглушительный взрыв, и свет померк у него перед глазами.

Между сном и пробуждением есть мгновение, когда просыпающееся сознание подсказывает человеку, где он находится. Спящий в своей постели сразу понимает, где он, в другом месте на это уходит на доли секунды больше. А знакомое лицо на соседней подушке всегда успокаивает, даже если кровать стоит в чужом доме. Лицо Маргарет, столь подвижное при разговоре, во сне светилось небесной безмятежностью. Будь у Генри талант художника, он бы обязательно нарисовал «Спящую женщину».

Мужчин, которых в первую очередь влекло женское тело, Генри считал потребителями, а не влюбленными. Начало его всесокрушающей страсти к Маргарет положил ее цепкий ум. Он сразу понял, такая, как Маргарет, женщина, думающая и четко излагающая свои мысли, не наскучит ему до конца жизни. Да, он не сразу заметил привлекательность ее живого лица. Фигура же Маргарет вообще его не впечатлила. И только со временем тело Маргарет, поскольку оно принадлежало ей, стало скульптурой, по которой он мог судить о совершенстве. Рубенс обожал крупных женщин, Роден — амазонок. Для него совершенством являлась Маргарет. Такой он представлял себе идеал женщины, и, глядя на нее, еще спящую, Генри в бессчетный раз влюблялся в свою жену.

Когда он повернулся к окну, лучи яркого калифорнийского солнца, бьющие сквозь тонкие занавеси, заставили его прищуриться. И тут же он резко сел, окончательно проснувшись, и взглянул на дверь, запертую снаружи.

Подойдя к окну, Генри отдернул занавеску. Солнце только что поднялось над окружающими «Клиффхэвен» холмами. Но по голубому небу плыли редкие облачка. Их ждал еще один жаркий день?

Генри посмотрел вниз. Гости по одному, по двое, неторопливо тянулись к ресторану. Или они выдохлись, устав от бесплодных попыток вырваться отсюда? Что уж тут говорить, большинство людей просто плыли по жизни, покорно принимая все, что уготовила им судьба. Они приспособились бы к «Клиффхэвену», как приспосабливались ко всему, что выпадало на их долю.

Генри не жаловал пассивность. В молодости бурлящая в нем энергия заставляла его развивать свои способности, пробиваться все дальше и дальше. Планируя жизнь на месяцы и даже годы вперед, он полагал, что и другим свойственно то же мироощущение: человек создан для того, чтобы жить, а не существовать. Только в зрелые годы Генри смирился с тем, что давно подсказывал ему здравый смысл: люди разнились не только по процессам метаболизма, но и по упорству и силе воли.

Он вспомнил слова Маргарет о его институтском приятеле Уильяме Перлиматтере: у него, мол, начисто отсутствует честолюбие, он, словно жертва кораблекрушения, едва держащаяся на поверхности. Получив диплом, Уильям огляделся и, похоже, решил, что теперь может резко сбросить обороты. Они остались друзьями, два человека с разных планет, смотрящих на все с противоположных концов телескопа. Когда компания Маргарет собиралась на вечерние посиделки, Уильяма всегда приглашали, и он обязательно приходил, но лишь слушал, не участвуя в дискуссии. Очень редко, выпив больше обычного, Уильям мог внезапно задать какой-то вопрос. Своего мнения он не высказывал никогда, но те, кто хорошо его знал, понимали, что для Уильяма вопрос — выражение несогласия, высказанное в предельно корректной форме. И каким бы ни был ответ, энергия, ушедшая на то, чтобы заставить себя вмешаться в разговор, полностью истощала Уильяма, и он возвращался к роли стороннего наблюдателя за теми, кто живет. Генри жалел своего друга, по общему мнению, милого человека, но открещивающегося от всякой инициативы. А те, на кого он сейчас смотрел, не относились ли они к категории таких вот Уильямов, принимающих теперешнее заключение точно так же, как приняли бы несправедливо наложенный штраф за нарушение правил дорожного движения? Как поступил бы Уильям? Заплатил бы и забыл об этом. Может, и от него здесь ждали того же?

Эти мысли вызвали у Генри еще одно воспоминание. Годовщину свадьбы они отметили походом в театр. Потом пообедали в ресторане и остались на ночь в одном из городских отелей. На следующее утро на ветровом стекле автомобиля они нашли квитанцию для уплаты штрафа за парковку автомобиля в неположенном месте. Позвонив в полицию. Генри выяснил, что давным-давно муниципалитет издал постановление, запрещающее парковку машин в данном месте с 30 октября до 30 апреля, дабы не мешать уборке снега. Генри резонно указал на отсутствие предупреждающего знака. Ему ответили, что постановление публиковалось в местной газете. Когда? На этот вопрос ответа он не получил. Генри не счел за труд пойти в субботу в библиотеку и провел там все утро, листая годовые подшивки газеты. Занятие это его увлекло, и скоро он просматривал не только постановления муниципалитета, но и новости давно минувших дней. С каким интересом читал он о том, что происходило до его переезда в Нью-Йорк, политических схватках, пожарах, автомобильных авариях. Наконец, Генри нашел нужное ему постановление, запрещающее ночную парковку. Приняли его в 1927 году, том самом, когда он появился на свет.