— Не иначе как их держали здесь взаперти, прежде чем убить, — вполголоса проговорил он. — Должно быть, они-таки что-то отыскали, то ли здесь, то ли поблизости.

— Эдмунд, что с пленниками делать?

Де Пейн возвратился в светёлку. Беррингтон и Изабелла, связанные, сидели сгорбившись в своих креслах; тело Майеля так и лежало у стены, все залитое кровью. Де Пейн приказал обыскать обоих пленников. С ними он больше не говорил, Изабеллу не удостоил даже взглядом, но приказал вынести труп и вывести пленников. И снова пошёл через весь двор, не обращая внимания на вопли Изабеллы, проклятия Беррингтона и целый ливень вопросов, которыми забрасывали его Гастанг и Парменио. Когда они оказались в мрачном, зловещем строении, он приказал столкнуть Беррингтона с Изабеллой вниз по ступеням, туда же швырнули, как мешок тряпья, и тело Майеля.

— Спуститесь туда, господин коронер! — распорядился де Пейн. — Возьмите двух людей. Осмотрите стены и пол, удостоверьтесь, что там нет другого хода. — Он обнажил меч и положил его плашмя на плечо. — Теперь я, — прошептал он, — старший рыцарь в английской конгрегации ордена. Я имею власть приказывать.

Гастанг кивнул и позвал с собой Парменио и кого-то из своих людей. Де Пейн, всё так же держа меч на плече, стоял на страже у входа на лестницу. Он рассматривал остальных воинов отряда Гастанга — огрубевшие в битвах бойцы, они все же со страхом поглядывали на рыцаря, жаждущего крови. В этой усадьбе ощущался тот же неотвязный, леденящий душу ужас, что и в Борли, тот же дух зла, который требовал очищения огнем. Изабелла не переставала кричать и молить, но де Пейн вспомнил кровавое пятно в часовне Борли, трупы замученных внизу, несчастную девушку на полу заброшенной церквушки на окраине Лондона, вспомнил Мюрдака, задыхающегося в предсмертной агонии. Рыцарь закрыл глаза. Вскоре поднялись по лестнице Гастанг и остальные. Других выходов из подземелья не было. Де Пейн приказал опустить на место плиту и своими руками вдвинул засовы в прибитые к полу скобы. Оставив двух воинов на страже, он вышел во двор, подозвал к себе пятерых слуг — троих мужчин и двух женщин. Прошёлся вдоль выстроившихся в ряд, вглядываясь в их лица; эти лица ему не понравились.

— Вне всякого сомнения, вы и прежде служили Беррингтону.

Из торопливых ответов, в которых звучало отчаяние, он не понял, но Парменио и Гастанг перевели: слуги клянутся, что ни в чем не виноваты. Де Пейн снова вгляделся в их лица, но ярость боя уже покидала его. Он почувствовал сострадание к ним, однако они были приспешниками, прихвостнями, слугами своих зловещих господ, поклонявшихся силам тьмы.

— Разденьтесь! — скомандовал он.

Парменио перевёл.

Все пятеро сделали, как было велено, и остались в одних лишь набедренных повязках; женщинам рыцарь протянул старые рваные плащи.

— Берите, — велел он, — и ступайте прочь!

Всех пятерых толчками погнали к воротам, воины Гастанга шлепали их по ягодицам ножнами мечей.

— Они смогут добраться до ближайшей деревни, — проговорил де Пейн, — и поискать кров и утешение, если им таковые предоставят.

— А с этими что? — Гастанг указал на шестерых негодяев, нанятых Беррингтоном в Лондоне; двое из них зажимали свежие раны.

— Отвези их в Лондон, — ответил де Пейн. — Допроси. Возможно, они назовут и других, помогут выкорчевать весь ковен. — Он опустил свой меч плашмя на плечо одного из пленников. — Выясни, кто напал на меня в Куинсхайте. Замешан ли кто-то из них в той кровавой истории? Следили ли они за мной, когда я шел к Алиеноре, а потом убили ее по приказу своих хозяев? Бедную женщину так безжалостно лишили жизни только потому, что она могла кое-что мне поведать. Или же, — он поднял меч, — передай их местному шерифу, пусть повесит! — Эдмунд повернулся и возвратился в дом.

— Вам нельзя оставаться здесь на ночь, — предупредил он Гастанга. — Никто из твоих людей не должен ничего здесь ни есть, ни пить. А пока давай обыщем господский дом.

Уже давно стемнело, когда де Пейн, смертельно уставший, встретился в светелке с Гастангом и Парменио. Невзирая на весело потрескивавший очаг, пляшущее пламя свечей и разноцветные занавеси, комната казалась зловещей из-за притаившегося в ней и ждущего своего часа зла. Один из стражей, оставленных внизу, доложил, что Изабелла по-прежнему вопит и молит о пощаде. Де Пейн велел сменить стражу, затем кончиком меча переворошил вещи, собранные ими в разных помещениях большого дома. Присел на корточки и взял в руки изящную шкатулку, инкрустированную жемчугами, алмазами и другими драгоценными камнями. Взвесил в руке сумки и кошели, набитые золотыми и серебряными монетами Палестины. Осмотрел целый поднос горшочков и склянок, извлеченных из шкатулки Изабеллы: среди них были благовония и притирания, но некоторые издавали неприятный, ядовитый запах.

— Достаточное доказательство! — Парменио опустился на колени рядом с ним. — Ни у одного рыцаря Храма не может быть такого богатства. Вот из-за чего устроили ту чудовищную резню в Триполи.

Де Пейн кивнул и стал перебирать другие находки: псалтырь в черном кожаном переплете, с пожелтевшими страницами, испещренными непонятными символами и магическими формулами, причудливо изогнутый крест, старинный нож из обсидиана, маленькие резные статуэтки крылатых зверей, похожих на драконов, покрытые затейливой резьбой амулеты. С него было довольно этого.

— Не сомневаюсь, — прошептал Гастанг, — что мои ребята придержали немного золотишка для себя.

— Они его заслужили, — ответил де Пейн. — Везите арестованных в Лондон, господин коронер. Сокровища вручите тому, кто станет новым магистром. Скажите, что это дар, взятый как вергельд. [129] И велите отслужить мессы по жертвам злодеев.

— А ты куда? — спросил его Парменио.

Де Пейн пропустил вопрос мимо ушей, подобрал свой меч.

— Расположитесь где-нибудь в трактире — хотя бы в том, который мы проезжали по пути в долину. Расплатитесь чем-нибудь из этих сокровищ, ни в чём себе не отказывайте, ешьте и пейте в свое удовольствие и ждите: я вас догоню.

— Когда?

— Когда получится. Я останусь здесь и буду сторожить, пока Беррингтоны не умрут.

— Ты добился успеха. — Парменио улыбнулся. — Святейший Папа и Великий магистр будут довольны. Ты истинный воин Христов, да и остротой ума не уступишь ни одному из учёных людей, что служат в папской Тайной канцелярии.