Это вызвало на ее губах легкую улыбку.

— Чистая правда, и все такое. И все же…

— Рассказывайте, — тихо произнес он.

— Ну… — Глаза Оливии смотрели куда-то вдаль, будто она искала слова или, возможно, уже нашла их, но они пока не сложились в подходящие предложения. И заговорив, она на него тоже не посмотрела.

Но и намеренно не избегала его взгляда.

— Я уже… отклонила ухаживания многих джентльменов.

Он удивился столь осторожному использованию слова «отклонила», но не стал ее прерывать.

— Я не то чтобы считала себя выше их. Ну… то есть, некоторых из них, наверное, да. — Она повернулась и прямо посмотрела на Гарри. — Некоторые были просто ужасны.

— Понятно.

— Но большинство… С ними не то, чтобы было что-то не так. Просто они были… не те. — Она вздохнула, немного печально, как ему показалось.

Ему это ужасно не понравилось.

— И теперь… Конечно, в лицо мне этого никто не скажет… — продолжила она.

— Но вы заработали репутацию черезчур разборчивой девушки?

Она бросила на него страдальческий взгляд.

— Я слышала определение «привередливая». Одно из них, по-крайней мере. — Глаза ее затуманились. — Другие мне повторять не хочется.

Гарри опустил глаза на свою левую руку. Оказывается, она изогнулась, напряглась и сжалась в кулак. Оливия искренне пыталась все сгладить, но слухи, похоже, больно ранили ее.

Она откинулась назад, прислонилась к стене и задумчиво вздохнула.

— А этот случай… о, он и правда побивает все рекорды, поскольку… — она помотала головой и возвела глаза к небу, словно прося совета или прощения. Или, хотя бы, понимания.

Она оглядела толпу и улыбнулась, но это была грустная, смущенная улыбка. И продолжила:

— Некоторые даже говорили «Кого она думает дождаться? Принца?»

— А!

Она повернулась к нему с предельно открытым выражением лица.

— Теперь вы видите, в чем проблема.

— Пожалуй.

— Если люди заметят, что я отвергла и его, я стану… — Она прикусила губу, подыскивая подходящее слово. — Не посмешищем… Не знаю, кем я стану, но это будет малоприятно.

Выражение его лица, вроде, не изменилось. И все же оно было обжигающе нежным, когда он произнес:

— Уверен, не стоит выходить замуж за принца только чтобы показать обществу, какая вы славная.

— Конечно, нет. Но люди должны видеть, что я, по крайней мере, оказываю ему все возможное почтение. Если я просто отвергну его… — Оливия вздохнула. Она это ненавидела. Просто ненавидела, но никогда ни с кем об этом не говорила, потому что любой просто ответил бы ей что-нибудь ужасное и ехидное, типа «нам бы всем твои проблемы».

Да, она знала, как ей повезло, она понимала, что это благословение, и что у нее в этой жизни нет права жаловаться решительно ни на что, и она вовсе не жаловалась… не вполне.

Правда, иногда она все-таки жаловалась.

И иногда ей просто хотелось, чтобы мужчины прекратили обращать на нее внимание, прекратили называть ее прекрасной, обворожительной и изящной (каковой она вовсе не являлась). Она хотела, чтобы они прекратили наносить ей визиты, просить у ее отца разрешения ухаживать за ней, потому что ни один из них не был правильным, а она, черт бы побрал все на свете, не хотела соглашаться на нечто просто «приемлемое».

— Вы всегда были хорошенькой? — очень тихо спросил он.

Какой странный вопрос. Странный и сильный, и не из тех, на которые она решилась бы отвечать, вот только, неясно почему…

— Да.

Вот только, неясно почему, с ним это казалось естественным.

Он кивнул.

— Я так и думал. У вас тип лица такой.

Она в новом приливе энергии развернулась к нему.

— Я рассказывала вам про Миранду?

— Не думаю.

— Это моя подруга. Она вышла замуж за моего брата.

— Ах, да. Вы как раз сегодня писали ей письмо.

Оливия кивнула.

— Миранда была эдаким гадким утенком. Худющая, и ноги длинные-предлинные. Мы все шутили, что они растут у нее прямо от шеи. Но я никогда этого не замечала. Она была просто моей подругой. Лучшей, любимейшей, веселейшей в мире подругой. Мы учились с ней вместе. Мы вообще все делали вместе.

Она снова посмотрела на него, пытаясь понять, насколько ему интересно. Большинство мужчин уже удирали бы, сломя голову — конечно: девица разливается соловьем о детской дружбе. О, Господи.