— Приезд твой осветил деревню.

— Свет деревни — ее жители, — ответил, как положено, гость.

Наступило молчание. Судфа понятия не имела, что это за человек. Он также не был знаком ни с одним из деревенских. Весть, которую он принес, невозможно было объявить в подобной обстановке. Тягостно тянулись минуты. Один из соседей пошел приготовить чай у себя дома, принес гостю. Все поняли, что Судфе нечем угостить гостя. Другой пошел в бакалейную лавку, вернулся с маленькой пачкой сигарет, обнес ею всех присутствующих. Воздух наполнился табачным дымом, запах его отличался от запаха наргиле, который курил ад-Дабиш.

Судфа стояла у стены, впившись глазами в незнакомца. С того мгновения, как она открыла дверь и увидела собравшуюся у дома толпу, сердце ее колотилось неудержимо, она чувствовала, что приход гостя связан с ад-Дабишем. После первых затяжек один из деревенских набрался смелости поинтересоваться у гостя, откуда он.

— Я из ваших мест, — ответил незнакомец, — из деревни аль-Хавалид, что неподалеку отсюда, за каналом Маркоса. А работаю в Тауфикийе, санитаром в больнице. Семья живет в аль-Хавалиде, и я каждый день хожу оттуда в Тауфикийю.

При этих словах сердце Судфы чуть не выпрыгнуло из груди. А в обычных любезностях, которыми присутствующие ответили на признание гостя, прозвучала искренняя симпатия. Ему сказали, что жители аль-Хавалида — лучшие люди в округе. Некоторые утверждали, что где-то уже видели пришельца, только не могут вспомнить, где и когда. Все заволновались, всем пришла в голову одна и та же мысль, но никто ее не высказал. Имя ад-Дабиша вертелось у каждого на кончике языка, но ни один его не произнес. Двор дома, где они сидели, не имел крыши, и с наступлением темноты на небе показались звезды. Незнакомцу пора было возвращаться. А ему необходимо было остаться наедине с Судфой. Он был вынужден сказать об этом присутствующим, попросив у них извинения.

— Пожалуйста, ты не чужой, — ответили ему.

Судфа стояла, объятая страхом. Оставив детей во дворе, вошла в комнату. Незнакомец остановился на пороге, ждал, пока она зажжет лампу. Собравшиеся во дворе начали понемногу расходиться. Судфа поставила лампу на печь, обернулась к гостю, в нерешительности задержавшемуся на пороге, не знавшему, что сказать и с чего начать. Он опустил глаза, постучал тростью по башмакам, поднял глаза на Судфу, спросил:

— Ты, конечно, жена ад-Дабиша?

Судфа в смятении кивнула головой. Чего тут спрашивать! Он знал об этом, когда пришел в дом.

— И дети его, — сказала она отчетливым, ясным голосом.

Взглянув на потолок, незнакомец медленно и тихо заговорил:

— Послушай, дочка, я пришел сослужить тебе службу перед лицом Аллаха. Если хоть один человек узнает, что я это сделал, я лишусь работы, а может, и жизни. Поэтому я не назову свое имя. Про деревню я сказал людям неправду. Я не из аль-Хавалида, а из Бухейры. И все это дело — дело совести.

Судфа затаила дыхание, сердце в груди почти остановилось, во рту пересохло, у корней волос выступили капельки пота.

— Что случилось?

В словах ее сквозила такая тоска, словно она прощалась с жизнью и с детьми. Соседи, оставшиеся во дворе, вздрогнули от звука ее голоса. Ни один из них не мог потом описать всю степень ужаса, который вселил в них этот голос. Они поспешили в комнату и застали там Судфу, вцепившуюся в ворот галабеи незнакомца. На мгновение все растерялись, потом кинулись высвобождать гостя из рук Судфы. Дети громко заплакали, вторя матери. Оставаться в доме было невозможно. Вышедшие на улицу встретили у двери Гульбана. Привели его, представили гостю как самого близкого друга ад-Дабиша. Гульбан пригласил гостя к себе в дом, но тот отказался, сославшись на позднее время и на долгий путь. Тогда Гульбан предложил проводить его до шоссе. По дороге незнакомец просто и коротко, без всяких околичностей рассказал ему о смерти ад-Дабиша. Рассказывая, почувствовал, что Гульбану уже все известно. Добавил, что хотел поговорить с Судфой, но она набросилась на него, крича, что от него пахнет кровью ад-Дабиша, она, мол, хорошо знает запах его крови. Спасибо, люди выручили. На шоссе незнакомец не стал дожидаться попутной машины, ночью они ходят редко. Пошел пешком. Гульбан предложил проводить его до Тауфикийи и пытался узнать его имя — вдруг понадобится. Но незнакомец имя назвать отказался, сказал, что это может ему повредить, провожать себя не позволил и, оставив Гульбана, зашагал прочь.

Гульбан вернулся в деревню, ощущая в душе странную пустоту. Ему ничего не хотелось. Он еще не ужинал и не получил поденную плату за завтрашний день, не был в мечети, не заходил в бакалейную лавку. Проводив гостя, он было ускорил шаг в надежде успеть управиться с делами, но ему стало не по себе, и он побрел, еле передвигая ноги, как пьяный. Потом надумал пойти к приятелю, такому же молодому парню, как он, рассказать о смерти ад-Дабиша, посоветоваться о том, как быть. В деревне такой разговор вести было опасно. Поэтому Гульбан с приятелем не раз прошли расстояние, отделяющее ад-Дахрийю от «зеленой дороги», уподобившись тем самым влюбленным или ад-дахрийским богачам, которые совершают на закате моцион, дабы разогнать кровь, застоявшуюся от ничегонеделания. Они шли бок о бок, взявшись за руки. Глухим, сдавленным голосом Гульбан пересказывал услышанное от незнакомца.

«В ночь с воскресенья на понедельник я дежурил в приемном покое больницы. Вскоре после полуночи к нам привезли странного пациента: солдат из полицейского участка внес на спине молодого крестьянина. Я помог ему уложить больного на кровать. Солдат прошептал на ухо дежурному врачу несколько слов. Доктор кивнул головой в знак того, что он все понял или что все сделает, — Аллах его знает. Я взял, как обычно, перо, попросил у солдата документы больного, чтобы записать данные в книгу приема. Но доктор велел мне ничего не записывать. Солдат торопился уйти, потому что в участке, по его словам, никого не оставалось. Доктор занялся больным и, осмотрев его, сказал: «Он сильно избит, не выживет».