— Что с вами, Дениза? Я вас огорчил?

Она покачала головой.

— Я не могу вам сказать.

Потом она стремительно высвободилась из его объятий, села, порылась в своей ученической сумке, гремя линейками и циркулями, и вынула листок бумаги и карандаш. Она написала несколько слов, держа листок на коленях, и передала ему. Он прочел:

«Я стыжусь своей матери. Не хочу быть на нее похожей».

Он посмотрел на нее в крайнем изумлении. В его семье царили мир и уныние, он никогда не думал о супружеских трагедиях. В его представлении госпожа Эрпен была красивой несколько перезрелой женщиной, участницей музыкальных вечеров в клубе; он с удовольствием встречал ее на улицах Пон-де-Лэра. Он слышал, будто она изменяет мужу; ему это было безразлично. Он хотел заговорить. Дениза прикрыла ему рот рукой и протянула карандаш.

— Не говорите; напишите.

Он написал:

«Чего же вам стыдиться? Ваша мать и вы — существа совершенно самостоятельные. Кроме того, она не преступница».

Дениза взяла бумажку, вздохнула и протянула руку за карандашом.

«Вы не правы… Она почти преступница… Она разбила жизнь моего отца, мою и моих сестер… С самого детства она причиняет мне нестерпимые страдания».

Он читал, склонившись над ее плечом.

— Ваша жизнь еще только начинается, — сказал он.

Девушка добавила, все так же на листке:

«Она уже кончена».

Стоя перед ней на коленях, он снова ее обнял и прижал к себе в скорбном порыве; она опять что-то буркнула, потом улыбнулась. Она удивилась, поняв, что это не доставляет ей никакого удовольствия, что она смотрит на него как бы со стороны и впервые чувствует свое над ним превосходство.

«Я ему нужна, — мелькнуло у нее. — А он мне — нет».

Всходила луна. Ночь обещала быть восхитительной. Дениза ощупью отыскала в траве карандаш и, уже в сумраке, написала крупными буквами:

«Я, кажется, полюблю вас».

Чтобы прочесть эти слова, ему пришлось встать и держать листок так, чтобы на него падал лунный свет.

После этого они стали вместе выходить почти каждый вечер. Он попробовал вести себя смелее, но Дениза была целомудренна, и он щадил ее. Теперь она рассказала ему о своем детстве; он и не представлял себе, что в реальной жизни могут существовать такие странные чувства. Он был испуган и заворожен.

Жак сдал второй экзамен на бакалавра в июле 1914 года; его отец требовал, чтобы он поступил на юридический факультет, в то время как Жаку хотелось заниматься медициной. Он сказал Денизе, что так как изучение права не требует особой усидчивости, он будет заниматься сразу на двух факультетах. В последние дни июля, в Пон-де-Лэре, они виделись очень часто. Они считали себя женихом и невестой и перешли на «ты». Госпожу Эрпен эта дружба тревожила.

— Какие у тебя виды на этого молодого человека? Ты же знаешь, что Пельто ни за что не позволят ему на тебе жениться.

— А я и не собираюсь выходить замуж.

— Ты рассуждаешь как ребенок; все девушки выходят замуж.

Госпожа Эрпен попыталась вовлечь в эти разговоры мужа, но он не выносил споров.

— А почему это тебя беспокоит? — говорил он.

Она пожала плечами. Всю жизнь он отрицал наличие каких-либо серьезных вопросов, чтобы уклониться от их решения.

Числа с двадцать пятого июля в Пон-де-Лэре стали поговаривать о возможной войне. Поговаривали, сами в нее не веря: Однажды Антуан Кенэ, состоявший офицером запаса, вошел в контору, где господин Эрпен распечатывал синие пакеты, и показал только что купленную им пару походных сапог.

— Мое военное снаряжение, — сказал он. — Надо их смазать.

— Перестань, — ответил господин Ашиль, — этим не шутят.

Смертоносная машина пришла в движение с ласковой неумолимостью. Подобно тому как карды безостановочно и не спеша несут хлопья шерсти к валикам с жесткими шипами, которые подхватывают, потом разрывают их, — так мужество и страх влекли к войне этот мирный городок и производили несложную сортировку смерти. В один день исчезли все молодые мужчины. Женщины с заплаканными глазами одни вернулись в притихшие дома. Потом мужчины постарше появились одетыми в военную форму. Господин Бельджати, кондитер, как имеющий чин сержанта, стал начальником отряда в восемь человек, на который была возложена охрана вокзала. Доктор Герен внезапно преобразился в майора медицинской службы, затянутого в мундир с бархатным воротничком и тремя галунами. Он уезжал на восьмой день мобилизации. Луи Эрпен, прапорщик территориальной армии, явился на медицинский осмотр, но пришел оттуда мрачный и сконфуженный. Выслушав его, военный врач сказал:

— Ну нет, друг мой. Оставайтесь дома и займитесь сердцем. В нестроевые!

По просьбе госпожи Эрпен доктор Герен повидался со своим военным коллегой, а вернувшись от него, сказал, что речь идет о серьезной болезни сердца. Госпожа Эрпен проявила большое участие.

— Дорогой мой Луи, — говорила она, — тебе надо бы показаться врачам, полечиться.

Он возразил «У кого?» — таким тоном, что она не решилась настаивать.

Поначалу в Пон-де-Лэре подумали, что придется остановить фабрики. Но вскоре север оказался захваченным немцами и заказы отхлынули к Трем Городам. Станки вырабатывали километры красного и синего сукна. Позже, когда для армии ввели небесно-голубой цвет, уличные ручейки, бежавшие к реке, окрасились в бледно-лазурные тона.