Расположение насечек на кости из Ишанго и сопоставление их со схемой смены лунных фаз в течение месяца.

Произошло это, в сущности, почти случайно. В то утро А. Маршак перебирал содержимое одной из папок с черновыми материалами. И тут на глаза ему вдруг попалась статья из научно-популярного журнала «Scientific American» за июль 1962 года. Он вырезал ее, да так и не удосужившись прочитать, подшил к подборке документов, которые при случае могли пригодиться. Пробежав глазами текст, написанный бельгийским археологом и геологом профессором Гентского университета и членом Королевского института Брюсселя Жаном де Энзелином, А. Маршак призадумался и стал с пристальным любопытством рассматривать фото и рисунки, приложенные к статье. На невзрачной, черного цвета кости длиною в три с четвертью дюйма, что была найдена при раскопках поселения Ишанго, погибшего девять тысяч лет назад при извержении вулкана, виднелись упорядоченные группы насечек, которые выглядели как палочки в тетради школьника первых дней обучения. Участник экспедиции Колумбийского университета в район истоков Нила оценил их как некую числовую игру.

Статья и рисунки на сей раз вдруг поразили А. Маршака. И дело было вовсе не в том, что находка представляла мезолитическую культуру Экваториальной Африки и что резные линии, отражающие странную для столь давних времен «игру чисел», были нанесены на кость за три тысячелетия до появления в Египте иероглифического письма и, значит, могли быть отдаленной предтечей его. А. Маршака взволновало свое собственное чувство неудовлетворенности результатами расшифровки де Энзелина. Тут было что-то… Он, пытаясь нащупать иное объяснение знакам на кости, машинально заварил кофе покрепче и, медленно отпивая его глоток за глотком, принялся размышлять над рисунками. Минута за минутой пробежал час, и вот сначала пришла ясность в главном: вывод Жана де Энзелина противоречил всему тому, что он старался выразить в книге, прослеживая логику культурной эволюции человека. Сгруппированные черточки на кости из Ишанго представлялись теперь А. Маршаку гораздо более содержательными, и он, проигрывая варианты объяснения, настойчиво пытался перевести смысл нацарапанных знаков с мертвого языка неизвестной культуры на язык современных понятий. Порой казалось, что прозрение вот-вот придет, мысль схватит, наконец, «за хвост» саму истину и тогда останется лишь продумать, как подтвердить интерпретацию.

И тут вдруг его осенило. С треском сломался стержень карандаша — возможно ли столь простое решение?!

Рукопись была решительно отодвинута к дальнему углу стола, и началась безжалостная проверка идеи. В последующие дни А. Маршак, сдерживая волнение, производил всевозможные выкладки и расчеты, рылся на полках Публичной библиотеки Нью-Йорка, пытаясь убедить себя, что ошибается. Время между тем мчалось, как скоростной монорельсовый экспресс на магнитной подушке, и его стала не на шутку пугать перспектива, что погоня за призрачной идеей загубит книгу. Но ничего он поделать с собой не мог — при проверке одно цеплялось за другое, нужно было выходить на специальную литературу по археологии палеолита и по астрономии. Пришлось погружаться в бездонный мир специальных знаний. Пять недель, днем и ночью, А. Маршак пытался, доведя себя до изнурительной бессонницы, выбраться из этих дебрей. Однако убедить себя в своей собственной неправоте ему не удалось. Завершение книги, конечно, затянулось, но зато в конце года издателю был послан новый вариант рукописи, который он едва ли думал получить даже в сказочном сне. Текст, видно, изумил, если уже через неделю А. Маршак получил такой ответ: «Я только что кончил чтение Вашего сочинения. Должен сказать, что я потрясен. Это великолепное создание воображения, и оно, признаться, производит впечатление. Несомненно, такой труд едва ли можно переоценить». А далее следовало замечание, что он «не убедился в справедливости выводов» уважаемого автора. А. Маршак, однако, так и остался в неведении, что потрясло издателя — то ли его необузданное воображение, то ли само «создание ума и рук», то есть рукопись. Наверное, и то, и другое.

В том, что издательство при оценке его труда прибегло к помощи специалистов-археологов, А. Маршак смог удостовериться через неделю, когда оказался в кабинете главы фирмы:

— Вы представили нам выдающуюся рукопись, — наигранно радушно начал он. И помедлив, спросил: — Но признайтесь, если бы Вы были на моем месте, то решились бы ее опубликовать?

А. Маршаку ее оставалось ничего другого, как без обиняков высказать то, о чем думал и он сам:

— Нет! Книга не готова к публикации. Она требует долгого поиска и дополнительных исследований. Мысли, изложенные в ней, еще не известны специалистам по археологии и астрономии. До публикации необходима их оценка и критика. Это потребует времени и средств, и потому если бы я был издателем, то заколебался бы.

Глава фирмы согласно кивнул, а потом добавил, что он ведь всего-навсего небогатый издатель. На том все и кончилось, а рукопись все же удалось вскорости устроить в издательство Мак Гроу-Хилл. Ее приняли, выслушав откровенное признание, что написанное требует существенной проверки и доработки. Владелец фирмы и редактор согласились подождать и даже (о, радость!) субсидировать отчасти предстоящую работу. Она продолжалась в прежнем лихорадочном темпе до лета 1964 года…

— Профессор Мовиус? С Вами говорит Александр Маршак из Нью-Йорка. Я один из авторов книги, которая готовится к печати по заказу Агентства по аэронавтике и исследованию космического пространства США в главного учреждения этого Агентства — Института космических исследований Колумбийского университета. Издание это призвано объяснить широкой публике итоги международного геофизического года [9] .

— Но чем я могу быть полезен? — ответствовала трубка голосом суровым и несколько удивленным, с нотами едва скрытого неудовольствия. Слышимость была превосходной, хотя между собеседниками пролегали тысячекилометровые просторы Атлантического океана. Вот он, один из впечатляющих результатов достижений цивилизации: собеседник Маршака находился у телефона не в Новом, а в Старом Свете, в деревушке Лез Эйзи-де-Тейяк провинции Дордонь юга Центральной Франции. — Я не имею отношения ни к космосу, ни к полетам за пределы Земли, — продолжал после нескольких секунд молчания Мовиус. — Что касается геофизического года, то мой интерес к Солнцу, как и знания его, не выходят, поверьте, за рамки обыденного.

— Мне рекомендовал позвонить вам как наиболее сведущему в древнекаменном веке Западной Европы американскому археологу профессор астрофизической обсерватории Гарвардского университета Джеральд Хокинс, — поторопился объясниться Маршак. Он, естественно, знал, что Мовиус не занимается изучением космоса, а работает сотрудником Гарвардского археологического и этнографического музея Пибоди. Известно ему было и то, что во Франции профессор оказался потому, что в течение вот уже шести лет вел в долине реки Везер раскопки пещеры Пато. — Речь идет вот о чем: мне кажется, что я понял и расшифровал одну из записей древнекаменного века.

За этими словами последовала длительная и оттого, кажется, настороженная пауза, заполненная лишь монотонными электронными шорохами. Маршак ждал отклика, но молчание явно затягивалось. Оно стало, наконец, тягостным, отчего создавалось впечатление, что в Лез Эйзи просто положили трубку, не желая продолжать бессмысленный разговор. Но вот из Франции в Нью-Йорк донеслось сухое и категоричное:

— В древнекаменном веке нет записей.

— Извините, но позвольте мне кратко сформулировать проблему, которая мучит меня, требуя безотлагательного решения, что и вынудило осмелиться побеспокоить вас звонком. Мой соавтор, молодой физик доктор Роберт Дисэстроу, руководитель отдела теоретической науки НАСА и председатель первого его комитета по исследованию Луны, пишет в книге разделы, связанные со специальными инженерными и научными вопросами. Мне же выпала нелегкая доля разобраться в истории того, как человек достиг того уровня в науке и цивилизации, что он начал теперь планировать запуск спутников Земли и полет аппаратов в сторону Луны. Мне как писателю предстояло собрать и соответствующим образом обработать исторический и научный материал, объясняющий далекую предысторию современной «Лунной программы». Я разговаривал с сотнями разных людей от администраторов до исследователей, включая лауреатов Нобелевской премии, которые пришли к изучению космоса из различных отраслей науки — от молекулярной биологии до астрофизики и высшей математики. Встречался и со специалистами по космосу в Советском Союзе. Я обсудил с собеседниками множество проблем административных, экономических, политических, научных и инженерных. Познакомился с личными планами и надеждами людей, которые участвуют в космических исследованиях. И меня, признаться, больше всего удивило, что никто из тех, с кем я толковал, не мог ясно сказать, почему и для чего, собственно, мы вышли в космос, как вообще получилось, что мы подошли к этому удивительному предприятию. У каждого было свое мнение, и оно основывалось на той узкой области деятельности, которой этот человек занимается, будь то наука, инженерия, политика или бизнес. Я поэтому оказался в затруднительном положении, пытаясь составить для себя ясную картину, как или почему мы пришли к космической эре и что она, кроме ограниченного для разных специалистов смысла, значит. Но, быть может, трудность состоит в том, что в разговорах затрагивались вопросы, ответы на которые отнюдь не лежат на поверхности. Возможно, все объясняется просто — человеку далеко не всегда нужно точно знать, почему он делает то или это.