Все русские, служившие в моих отрядах, получают полную амнистию и по их желанию остаются на службе в моем отряде.

Не позже 13 марта с. г. обязуюсь выехать в Ташкент для засвидетельствования перед Революционным военным советом Туркестанского фронта и Туркестанской центральной властью своей преданности Советской власти.

Начальник 2-й Туркестанской стрелковой дивизии

Веревкин-Рохальский.

Командующий мусульманской армией

Мадамин-бек».

Когда договор перед глазами, сомневаться нельзя. И все-таки чувство страха исподволь подтачивало уверенность. В тайниках человеческого сердца билась пугливая мысль: «а вдруг!» Надо признаться, что и бойцы гарнизона не особенно верили в силу соглашения. Не один раз басмачи нарушали свои клятвы и после кратковременного мира снова обращали оружие против нас.

Нечто подобное, но в неизмеримо большем масштабе рисовалось некоторым и теперь перед приходом в Наманган Мадамин-бека. За ним шли не сто и не триста джигитов, а целая армия в три с половиной тысячи человек.

Тревожась, прислушиваясь к каждому новому известию, ждал Наманган событий.

Я увидел Мадамин-бека, когда он во главе своих отрядов выехал на Скобелевскую улицу. Большое расстояние не давало возможности хорошо разглядеть всадника, но белая чалма была приметна, выделялся и парчовый халат, игравший на солнце золотыми и серебряными нитями. Белоснежный араб под беком, холеный и откормленный, танцевал, выгибая лебяжью шею, выставляя церемонно стройные ноги.

Рядом ехал на своем рыжем текинце Эрнест Кужело. Он был одет просто: в серую гимнастерку, перехваченную ремнями портупеи, и в фуражке с большой пятиконечной звездой. Так вместе — вчерашние враги, а сегодня друзья — они двигались по мостовой, сдавленные с обеих сторон толпами народа.

Полуденное солнце грело по-летнему. Было даже жарко. В гуще людей сновали босые ребятишки, звонко выкрикивая: «Муздай! Муздан!» Это продавцы воды рекламировали свой «товар», сравнивая его со льдом. В руках у каждого жестяной, чайник и такая же кружка — самое «совершенное приспособление» для утоления жажды.

Впрочем, в то время и жестяной чайник был в некотором смысле роскошью. Люди пили воду, не обращая внимания на форму «сосуда» и цвет жидкости, — на юге жажда нестерпима, особенно в такие дни, когда солнце припекает, а со всех сторон жмет разгоряченная толпа.

Все население Намангана, казалось, высыпало на улицы. Еще бы! Зрелище поистине необыкновенное — басмачи мирно входят в город, и с ними сам Мадамин-бек. Как и всегда в таких случаях, событие привлекло жителей окрестных кишлаков и аулов. В серо-желтых чапанах из верблюжьей шерсти, в косматых папахах и в белых войлочных шапках с загнутыми вверх полями кишлачники теснились в переулках, не смея на своих громадных скрипучих арбах выбраться на главную улицу, сплошь забитую горожанами. Верховые — на лошадях, ишаках, верблюдах — пробивались вперед, наседали на толпу. Нередко над чьей-нибудь головой красовалась равнодушная морда животного, пережевывающего клевер. Мальчишки оседлали заборы, заполнили крыши. Везде пестро от самых различных головных уборов, но больше всего тюбетеек: русское население легко перенимает «моду» Востока, особенно молодежь.

Так народ мог встречать только мирное войско. Приди Мадамин с боем, как он пытался это сделать год назад, штурмуя Наманган, город встретил бы его безлюдьем, наглухо закрытыми калитками и дверями. А теперь жителей вывело на улицы любопытство, желание убедиться в мирных намерениях басмаческого главаря. Страх еще таился в сердце каждого. Воинственный вид джигитов, вооруженных винтовками, саблями, перепоясанных пулеметными лентами, не мог не вызвать робости. К тому же отряды бека вытянулись огромной лентой и ползли через город медленно, гремя тысячами конских копыт. Казалось, не будет конца этим перекрещенным ружейными ремнями разноцветным халатам. Для горожан удивительнее всего было присутствие в рядах бека русских. Они составляли штаб Мадамина, ехали следом за ним. В отличие от бека и курбашей, они были в одежде, напоминавшей форму старой армии, на кителях и шинелях еще примечались следы офицерских погон. Шипели составляли обмундирование и «волчьей сотни» бывшего прапорщика Фарынского, замыкавшего колонну. Белогвардейский казачий отряд служил у бека на особых правах и подчинялся только своему командиру.

Три с половиною тысячи джигитов привел с собою Мадамин. Не нужно было считать их, чтобы наглядно убедиться в количественном превосходстве басмаческого войска над гарнизоном Намангана. Мы, соединив все три полка бригады — мой 1-й полк, 2-й Интернациональный полк Миклаша Врабеца и Мусульманский полк Муллы Иргаша, — смогли противопоставить Мадамину только тысячу сабель.

Вот откуда рождалась неуверенность в благополучном исходе «перемирия». Вот почему у многих горел в душе тревожный огонек: «а вдруг!»

Бригада наша выстроилась развернутой линией в две шеренги по широкой Скобелевской улице, правым флангом примыкая к воротам крепости. Солнце, поднявшееся уже в зенит, светило справа и не мешало бойцам смотреть на приближающуюся армию бека. Я, как исполняющий обязанности комбрига, выехал вперед, навстречу Кужело и Мадамину, и отрапортовал. Эрнест Францевич взял под козырек, его примеру последовал бек.

Теперь голова колонны поравнялась с бригадой и продолжала двигаться по фронту. Мадамин скосил свои черные глаза и с нескрываемым любопытством, хотя и спокойно, разглядывал наших бойцов, будто оценивал их. Надо сказать, что своим внешним видом ребята не могли похвастаться. Обмундирование было старенькое, Но держались бойцы браво, с достоинством. И кони под ними были сытые.