Курочко закурил, но пустил дым в сторону, хоть так проявляя уважение к начальству. Михаил Михайлович принюхался и вздохнул с облегчением, пахло «Золотым руном» — хорошо, что у этого неотесанного Ярослава Ивановича хватило такта закурить душистую сигарету, а не какую-то вонючую «Приму», которой задымил все комнаты своего отдела. Это улучшило Куцюку-Кучиискому настроение, Михаил Михайлович потер мягенькие ладони и сказал приветливо:

— Всегда приятно видеть вас, уважаемый, а если вы принесли еще хорошее известие...

— Без добрых вестей не ходим.

— Говорили с Норвидом?

— Даже дважды.

— Успешно?

— Со скрипом, уважаемый Михаил Михайлович, со страшным скрипом, но в конце концов он понял, что наши предложения только на пользу ему.

— Болван! — вдруг возмущенно воскликнул Колобок. — Сопротивляется, вместо того чтоб благодарить. Я же согласился поставить свою фамилию!

— Это я и объяснил ему. Ну кто такой Норвид? Ноль без палочки. Если ж сам Куцюк-Кучинский поставит под изобретением свою фамилию, премия обеспечена. И не какая-нибудь...

Михаил Михайлович втиснулся в кресло. Сказал тихо и даже как-то грустно:

— Вот и делай людям добро. Никто не знает, сколько времени отбирает у меня этот кабинет, да, дорогой Ярослав Иванович, размениваемся на мелочи, кадры, хозяйственные вопросы, а мог бы, мог бы и я сказать свое слово в науке!

Курочко осторожно, ладонью отогнал дым. Не поддакнул Колобку, хотя тот явно напрашивался на это, да и, собственно, почему должен был поддакивать? И так половину научных заслуг Михаила Михайловича организовал он, Курочко. Заглянуть только в последний научный вестник: шесть статей подписаны Куцюком-Кучинским как соавтором, а спросить бы у Колобка, хоть прочитал их?

— Наука, дорогой Михаил Михайлович, — сказал наконец, — баба вредная, подхода требует осторожного и вдумчивого, иногда каждый шаг следует взвешивать.

— Кому как, — недовольно покрутил головой Колобок. — Другим везет, лезут напролом, ногой двери в науку открывают.

— Да, — вздохнул Курочко, — не то что мы, трудяги... — Хитро взглянул из-под косматых бровей и добавил осторожно: — На одних все сыплется: академик, лауреат, почетный член...

Колобок поежился и, казалось, совсем растворился в большом кресле. Как приятно было слышать эти слова, сам думал так, но никогда не осмеливался вслух...

А Курочко!..

Ох, прохиндей проклятый, позволяет себе замахнуться на самого...

От этих мыслей ему стало страшно, и Колобок поднял руки, как бы отгораживаясь от Ярослава Ивановича. Но тот не заметил этого жеста или сделал вид, что не заметил, и продолжал вкрадчиво:

— Кое-кому выпадает всю жизнь быть тенью. Ходить под кем-то и, как луна, отражать чужую славу.

— Ну что вы, дорогой, все мы под богом, а бога имеем одного, Николая Васильевича.

Курочко выпятил губы и свирепо выпалил:

— И не стыдно вам? С вашей головой, вашими способностями? Представьте себе, нет нашей звезды, ну закатилась, умер или погиб, гибнут же люди, машины разбиваются, самолеты... — запнулся и облизал пересохшие губы. — Это я так, чисто теоретически... Но бывает же... И тогда восходит новая звезда. Не так ли?

Куцюк-Кучинский пошевелился в кресле, но чуть-чуть, чтоб даже Курочко не заметил, ведь прав прохиндей, бьет просто в яблочко. Однако Михаил Михайлович промолчал, лишь вздохнул тихонько и жалобно.

А Курочко совсем забылся, забылся и обнаглел до того, что выдохнул дым ему в лицо. Затем сказал без обиняков:

— Не надоело ли вам быть тенью Королькова?

— Что вы, что вы! — замахал руками Куцюк-Кучинский. — Я так уважаю Николая Васильевича!

— И век будете ходить в замах.

— Горжусь этим.

— Но ведь мечтаете стать членкором? Я не говорю уж...

Вдруг Колобок покраснел, стал даже как-то выше и прокричал визгливо:

— Прекратите! Я приказываю вам прекратить эти недостойные разговоры!

— Конечно, я могу прекратить, — рассудительно ответил Курочко. — Но станет ли вам лучше? Пока мы вдвоем, уважаемый Михаил Михайлович, представляем хоть какую-то силу, а сами вы?..

— Ну хорошо, — пошел на попятную Колобок, — все правильно, однако вы так неожиданно...

— Привыкайте, уважаемый, и знайте, тень Королькова никто членкором не сделает.

— Но не все же зависит от нас...

— Да, не все.

— Вот я и говорю: под богом ходим.