Щелкнула электромагнитная задвижка замка, ворота открылись. Нетерпение Липпинкотта было столь велико, что он даже не полюбопытствовал, что, собственно, могло оберегать его машину перед этими воротами, когда обычно бусатийцы «раздевали» припаркованные в городе автомобили так, как пираньи разделывают упавшую в реку хромую корову.

Ведущая к двери дома дорожка была выложена камнем, а медные дверные ручки ярко начищены. Дубовая дверь была отполирована до блеска, а ручка дверного колокольчика представляла собой искусно сделанную голову льва, но льва не африканского, а британского. Липпинкотт постучал. Дверь открылась. На пороге стоял человек в белой форме армии Бусати с сержантскими нашивками на рукавах.

– Немножко рановато, а? – сказал он с английским акцентом, что при его антрацитовом лице прозвучало несколько даже высокомерно.

– Да, рано, – сказал Липпинкотт, полагая, что именно это он должен сказать в данной ситуации.

Сержант провел его в большую комнату с богатой мебелью в викторианском стиле, набитую креслами и старинными безделушками, которые заполняли буквально все щели, и с большими портретами африканских вождей в золотых рамах на стенах. Все это выглядело хотя и не по-английски, но почти по-английски. Причем «почти по-английски» не как в Бусати, а как в какой-нибудь другой колонии. Липпинкотт не мог, однако, с уверенностью сказать, в какой именно.

Сержант жестом пригласил Липпинкотта сесть и ударил в ладоши.

– Выпьете? – спросил сержант, погружаясь в мягкие подушки дивана.

– Нет, нет, спасибо. Мы можем начинать, – ответил Липпинкотт.

– Сначала вы должны выпить и расслабиться, – сказал, ухмыляясь, сержант. В комнату тихо вошла черная морщинистая старуха.

– Принеси нам пару твоих особых мятных коктейлей, – сказал сержант.

«Мятных коктейлей. Вон оно что! Этот дом обставлен так, как это было принято до гражданской войны на Юге – на американском Юге», – подумал Липпинкотт. Похоже на предвоенный публичный дом где-нибудь, скажем, в Чарльстоне, в штате Южная Каролина.

Липпинкотт демонстративно поглядел на часы.

– Не торопитесь, – сказал сержант, – девочки подождут.

«Похоже, что этот человек злится», – подумал Липпинкотт.

– Скажите, Липпинкотт, что привело вас в Бусати?

Липпинкотту не понравилась фамильярность, с которой обратился к нему сержант, но он сдержался.

– Я – археолог-любитель. Изучаю причины крушения Великой Империи Лони и прихода к власти племени хауса. Послушайте, я в самом деле не хочу пить и предпочел бы перейти, скажем так, к делу, ради которого я сюда пришел.

– Извините за неудобства, – сказал сержант, – но вас нет в утвержденном списке тех, кто может пользоваться этим домом, а поэтому мне нужно узнать о вас поподробнее, прежде чем вы сможете начать. Ужасно сожалею, старина.

– Хорошо, что именно вам нужно знать?

– Старина, ну почему вы хотите, чтобы это выглядело как допрос? – возразил сержант. – Допросы – это такая грубая штука.

– Если грубо означает быстро, то лучше грубо.

– Ну, хорошо, если уж вы так хотите, то – кто вам сказал об этом месте?

– Министр общественной безопасности, – солгал Липпинкотт.

– Он рассказал вам о правилах?

– Нет.

– Правила таковы. Нельзя спрашивать у девочек, как их зовут. Никому нельзя рассказывать об этом доме. Никому. И кроме того, старина, нельзя просто так подкатывать к воротам. Надо предупреждать по телефону. Договариваться о том, когда вас здесь примут. Понятно?

– Да. Да. Ну, ладно, сколько?

– Это зависит от того, что вы хотите.

Липпинкотт сконфузился. Он никогда не делал этого раньше – того, что он собирался делать сейчас, и перед своим приездом в Бусати даже не подозревал, чтобы у него могли быть такие желания. Он запинался, пытаясь объяснить, ходил вокруг да около, потом пробовал подступиться к делу с другого бока.

– Вы имеете в виду плети и цепи, – сказал в конце концов сержант.

Липпинкотт молча кивнул.

– Не так уж это необычно. Две сотни долларов. Если вы ее убьете – двенадцать тысяч. Нанесение ран и увечий оплачиваются соответственно. Эти девочки очень дорого стоят.

– Хорошо, хорошо. Куда мне идти?

– Деньги вперед.

Липпинкотт заплатил, и сержант, нахально пересчитав полученные деньги, привел Липпинкотта в длинный и широкий коридор наверху. Они остановились перед блестящей стальной дверью. Сняв со стоящего возле двери высокого шкафа картонную коробку, сержант передал ее Липпинкотту.

– Здесь ваши плети и цепи. Крюки – на стене. Если девочка доставит вам какую-нибудь неприятность, просто нажмите кнопку. Хотя вряд ли такое случится. Она здесь уже три месяца. Беспокоят только новенькие. Необученные, так сказать.

Сержант снял с кольца на своем ремне ключ и отпер дверь.

Липпинкотт зажал картонную коробку под мышкой и вошел в комнату как школьник, обнаруживший заброшенный кондитерский магазин.

Он захлопнул за собой дверь и, устремившись в комнату, чуть не споткнулся о широкую железную койку. На койке лежала голая женщина. Ее ноги были прижаты к животу, руки закрывали голову, рыжие волосы грязным путаным клубком лежали на матрасе, запятнанном высохшей кровью.