Историй с раздеванием в моей жизни было достаточно много. Помню, мы летели в самостоятельном полёте с Володей Кондратенко, который является сейчас начальником Школы лётчиков-испытателей. В самолёте было очень жарко. Можете себе представить, если на улице температура порядка плюс 35 градусов, то в самолёте — все семьдесят, а то и больше. Мы летали по кругу. На втором заходе Володя говорит мне:

— Валер, ёлки-палки, давай я хоть разденусь, а то такая духотища!

С точки зрения техники безопасности раздеваться нельзя, но было настолько жарко и душно, что мы пренебрегли нормами безопасности. И Володя снял с себя брюки от комбинезона, сапоги и портянки, развесил всё в кабине и сказал:

— Ну, вот теперь совсем другое дело!

Я, сидя сзади, его не видел, но чётко представлял, как он в тесной кабине развесил свои причиндалы и облегчённо вздыхает. И вдруг после второго взлёта и набора высоты в кабине появился сильный запах дыма. Как было положено по инструкции, я скомандовал Володе на всякий случай приготовиться к катапультированию. Мы ведь не знали, что с самолётом. Возможно, пожар — либо двигателя, либо иных систем. Я подал команду, но Володя попросил:

— Подожди, не торопись, дай хоть найду сапоги и портянки.

Конечно, пока он не прикрепился бы к сидению, я никаких действий и не предпринял бы, но сама по себе ситуация была весьма комичной. Вместо того чтобы занять необходимую позу, Володя ещё подумал об имуществе, которое остаётся в самолёте и за которое ещё, может быть, придётся расплачиваться. К тому же его наверняка ожидал на земле вопрос командира, почему он вдруг оказался в самолёте без сапог. Вместо того чтобы осознать опасность происходящего и оценить потраченные на одевание секунды, Володя, да и я думали о том, чтобы у командира было как можно меньше претензий к нам.

Вообще, очень часто человек рискует своей жизнью, думая о подобных пустяках. Мне вспоминается ещё один забавный эпизод, когда мой знакомый лётчик — Володя Рябий, став уже испытателем, делал взлёт на перегруженной машине (есть такой специальный режим в испытательной авиации). Но из-за сильной жары самолёт оторвался от земли на самом пределе. К тому же произошёл небольшой отказ двигателя, который Володя при всём желании не мог заметить. Его просто было трудно обнаружить теми средствами, которые имелись в то время на самолёте. В результате машине недоставало тяги при так называемом чрезвычайном режиме, и она оторвалась от ВПП в самом её конце. Самолёт с выпущенным шасси практически не набирал высоты и, поднявшись на 10–12 метров, стал идти к земле. А Володя, вместо того чтобы катапультироваться, принял решение сажать его на грунт.

И посадил. В общем-то ничего страшного не случилось. Если бы машина не была полностью загружена бомбами. Как только самолёт остановился, Владимир тут же из него выскочил и со всех ног бросился прочь. Потом вдруг остановился, вспомнив, что не выключил аккумулятор. Инструкция гласила, что после посадки необходимо поставить РУД на «стоп», включить перекрывной кран и выключить аккумулятор. Это, конечно, нужно было делать, но не в той очень опасной ситуации, в какую попал Рябий. Потому что при такой посадке, тем более на грунт с его ямами и рытвинами, на самолёте, под завязку гружёном бомбами, возможен любой исход, в том числе и самый печальный.

Тем не менее Володя вернулся, запрыгнул на крыло, выключил аккумулятор и снова побежал. Потом опять остановился, вспомнив, что не забрал свою планшетку. Рванул было к самолёту, но потом подумал: «Бог с ней, с этой планшеткой!» — и побежал ещё быстрее подальше от опасного самолёта. Когда находившегося в этот момент в воздухе другого лётчика спросили, как дела у Рябия, что с самолётом и с лётчиком, тот ответил:

— Не знаю, как он себя чувствует, но то, что он бежит быстрее, чем я лечу, — это точно.

Свой первый отпуск я уже почти и не помню. Он проходил на одном дыхании. Помню только, что все сели в один поезд, хорошо и крепко выпили, некоторых сильно развезло. И кто-то предупредил, что нас непременно будет встречать патруль на Павелецком вокзале. Многие из нас, те, кто чувствовал себя неуверенно, сошли заранее на ближайших к Москве станциях, а потом доехали до города на электричках, тем самым ещё раз проявив свою лётную смекалку.

Когда оставшиеся вышли в Москве, на вокзале нас действительно встречало много патрулей. И я невольно пожалел, что не воспользовался уловкой своих товарищей. Потому что патрули решительно двинулись нам навстречу, потребовали документы, проверили их и предложили пройти вместе с ними. Потом нас, слава богу, отпустили. И мы, радостные, побежали в метро, чтобы побыстрее добраться до родного дома. Расставание с сокурсниками было мгновенным. Все сказали друг другу: «Пока. Созвонимся!» — и побежали сломя голову по домам.

Не помню в деталях, как он проходил, этот мой первый курсантский отпуск. Помню только, что мы встречались каждый день со своими школьными друзьями. Это были вечеринки с девчонками. Но надо быть честным и откровенным, особо культурным это времяпрепровождение не назовёшь. Впрочем, так, по-видимому, вели и ведут себя курсанты всех поколений. И у нас в России, и наши сверстники за границей. Может быть, через это надо пройти всем. А возможно, это была разрядка после строгой и нормированной армейской жизни. Просто нужно было дать выход накопившейся юношеской энергии. По театрам мы, конечно, не ходили. По концертам — тоже.