На четвёртом курсе нашим инструктором стал Леонид Пасынков. Это был человек небольшого роста. Его руки были больше похожи на руки музыканта, нежели пилота. Он блестяще учился на заочном отделении нашего училища и ко всему относился очень принципиально. Пасынков обладал огромной усидчивостью и всё старался постичь своим трудом. Летал он просто здорово, неплохо для своей должности анализировал полёты и казался мне в те годы образцом военного лётчика и инструктора. Недостатков у него просто не существовало: не пьёт, не курит, помимо жены — ни-ни… Когда мы закончили обучение и получили лейтенантские погоны, то по традиции зашли к нему домой и неплохо посидели за столом. Леонид прилично выпил с нами, но держался крепко и открылся нам своей иной, душевной стороной.

К концу четвёртого курса меня уже точно определили в инструкторы. И хотя я внутренне был готов к такому повороту моей судьбы, всё равно, откровенно говоря, расстроился очень сильно. Но было одно смягчающее обстоятельство. Значительно раньше, в большей степени под влиянием своего дяди — Михаила Дмитриевича Романова, начальника лаборатории двигателей в Лётно-исследовательском институте имени Громова, лауреата Сталинской премии и большого авторитета в вопросах двигателестроения и термодинамики, — я жаждал проникнуть в увлекательный, таинственный мир испытателей авиационной техники. Для меня же он был ещё и авторитетом, как сейчас принято выражаться, «по жизни».

Единственная Школа лётчиков-испытателей (ШЛИ), которая находилась в Жуковском, предъявляла к поступающим серьёзные требования. Может быть, существовали и другие пути в лётчики-испытатели, но для абсолютного большинства путь этот лежал именно через лётную школу в Жуковском.

Я попросил дядю Мишу выяснить, что необходимо для того, чтобы поступить в неё. Он узнал. Требования были следующими. Налёт как минимум 900–1100 часов, как правило, на современной технике. Поступающий должен иметь опыт работы инструктором. Последнее требование, честно говоря, мне было непонятно. И когда я спросил об этом дядю Мишу, он, подумав, ответил:

— Здесь, наверное, простой житейский подход. Плохого же лётчика не оставят в училище инструктором. Потом, инструкторы много летают. Ну, и работа у них достаточно интересная, в том смысле, что кого только не встретишь на своём пути.

Я запомнил этот разговор. И когда мне официально объявили о распределении в училище инструктором, я уже особенно не сопротивлялся, думая про себя, что в конце концов нет худа без добра. Пусть меня оставляют в нелюбимых мною стенах, зато у меня будет больше шансов стать слушателем Школы лётчиков-испытателей. А поскольку испытателем хотел стать и мой друг Саша Синтёнков, мы посоветовались и пришли к выводу, что это постылое инструкторство нам на руку.

И вот обучение закончилось. Мы сдавали госэкзамены. Сдали все на «отлично». И поскольку в советские времена учитывалось наличие хороших показателей в учёбе, у начальства возникла мысль выпустить нескольких курсантов с «красными» дипломами. Тем, у кого за четыре года затесались кое-какие «четвёрки», давали возможность пересдать несколько предметов. С подобным предложением командование обратилось и ко мне. Показатели у меня были неплохие, к оценкам я всегда относился серьёзно, тем более что из-за двоек можно было не поехать в отпуск. Но и особого рвения к «пятёркам» я тоже не испытывал. Многие ходили за преподавателями, чтобы пересдать «четвёрку» на отличную оценку. Я этого никогда не делал и, говоря честно, о «красном» дипломе заранее не думал. Главное — отучиться и поехать в отпуск.

В общем, я отклонил предложение пересдать «четвёрочные» предметы. Отклонил ещё и потому, что в числе тех немногих предметов, которые мне предстояло пересдать, числились «История КПСС» и политэкономия. Не то чтобы я не любил эти предметы или не одобрял идей коммунизма. Наоборот, я насквозь был пропитан ими. Просто я не находил в этих предметах ответов на многие вопросы, которые задавал себе. Вместо ответов мне постоянно вдалбливали корявые догмы типа: дважды два есть дважды два, А когда возникал вопрос посложнее, мне не объясняли, как это получается, а предлагали: верь тому, что есть. И всё!

И представив, что мне снова придётся столкнуться с этими предметами, кривить душой да ещё заново перетряхнуть всю беллетристику партии, я решил: выпущусь с «синим» дипломом и спокойной совестью. Как сказал один из моих знакомых, лучше побольше поиграем в футбол и прибавим здоровья, чем будем корпеть над тяжеловесными томами, зная наперёд, что ничего умного в них не почерпнём.

Надо сказать, мои отношения с царствующей идеологией были всегда натянутыми, начиная с пресловутой курсантской забастовки. Да и потом, в течение всей моей лётной жизни, я часто язвил по поводу «исторических решений» пленумов и съездов КПСС. с удовольствием рассказывал «политические» анекдоты, которые в большом количестве привозил из Москвы.

Вспоминая то время, могу сказать, что народ в основном поддерживал суть этих анекдотов. Хотя сами идеи коммунизма, да и социализма, были мне, безусловно, близки. И я их отстаивал с пеной у рта. И никто мне не мог доказать преимущества капитализма, настолько глубоко сидела во мне эта идеология. Только потом, когда я стал ездить по миру, читать открывшуюся нам заново историческую литературу, когда мне довелось прочесть что-то из «спецхрана», для меня исчезли многие белые пятна отечественной истории, да и вся жизнь увиделась совсем по-другому. Я понял, что большевики, захватившие власть, сделали это вероломно, по-иезуитски. Кроме того, они всё чётко продумали заранее, сделав ставку на террор. Потому что только с помощью террора можно было не только установить эту власть, но и, самое главное, её удержать.