5. Напряженность между Германией и Польшей стала невыносимой. Поведение Польши по отношению к великим державам таково, что кризис может разразиться в любой день. Перед лицом такой вероятности Германия в любом случае намерена защищать интересы государств всеми имеющимися в ее распоряжении средствами.

6. По моему мнению, желательно, ввиду намерений обеих стран, не теряя времени вступить в новую фазу отношений друг с другом. Поэтому я еще раз предлагаю принять моего министра иностранных дел во вторник, 22 августа, самое позднее в среду, 23 августа…“»

21 августа советское правительство согласилось на приезд в Москву имперского министра иностранных дел 23 августа. В этот день Риббентроп прилетел в Москву, и в тот же день состоялось подписание Договора о ненападении между Советским Союзом и Германией. Он был заключен сроком на десять лет (хотя Шуленбург предлагал на двадцать пять).

«В ходе обсуждения проекта соглашения, — писал Волкогонов, — Риббентроп настаивал на том, чтобы включить в преамбулу тезис „о дружественном характере советско-германских отношений“. Когда Молотов доложил об этом Сталину, тот отклонил предложение министра иностранных дел Германии: „Советское правительство не могло бы честно заверить Советский народ в том, что с Германией существуют дружеские отношения, если в течение шести лет нацистское правительство выливало ушаты помоев на Советское правительство“.

Вечером 3 сентября Шуленбург получил очередную телеграмму: „Мы безусловно надеемся окончательно разбить польскую армию в течение нескольких недель. Затем мы удержим под военной оккупацией районы, которые, как было установлено в Москве, входят в Германскую сферу интересов. Однако понятно, что по военным соображениям нам придется затем действовать против тех польских военных сил, которые к тому времени будут находиться на польских территориях, входящих в русскую сферу интересов.

Пожалуйста, обсудите это с Молотовым немедленно и посмотрите, не посчитает ли Советский Союз желательным, чтобы русская армия выступила в подходящий момент против польских сил в русской сфере интересов и, со своей стороны, оккупировала эту территорию…“»

Гитлер снова спешил. Но зато не спешил Сталин, который дал, как всегда, не совсем определенный ответ: «Мы согласны с вами, что в подходящее время нам будет совершенно необходимо начать конкретные действия. Мы считаем, однако, что это время еще не наступило. Возможно, мы ошибаемся, но нам кажется, что чрезмерная поспешность может нанести нам ущерб и способствовать объединению наших врагов».

Что ж, и здесь понятна аккуратность Сталина, которую нельзя не заметить. Подписывая соглашение и решая вопросы присоединения территорий, он был абсолютно спокоен и, видимо, этим злил Гитлера.

Но что оставалось делать фюреру? Также играть!

Только десятого сентября Молотов заявил Шуленбургу: «Советское правительство было застигнуто совершенно врасплох неожиданно быстрыми германскими военными успехами. Основываясь на нашем первом сообщении, Красная Армия рассчитывала на несколько недель, которые теперь сократились до нескольких дней, Советские военные власти оказались поэтому в трудном положении, так как, принимая во внимание местные обстоятельства, они требовали, по возможности, еще две-три недели для своих приготовлений…»

И еще 14 сентября, когда Гитлер особенно нервничал, Молотов хоть и заявил о готовности Красной армии, но при этом сослался на невозможность вступления ее в Польшу, пока не падет административный центр Польши — Варшава. И в этом также был определенный политический расчет. Перед самым вводом Красной армии на территорию Польши Сталин предложил Гитлеру «мотивировать свои действия следующим образом:

Польское государство распалось и более не существует, поэтому аннулируются все соглашения, заключенные с Польшей; третьи державы могут попытаться извлечь выгоду из создавшегося хаоса; Советский Союз считает своей обязанностью вмешаться для защиты своих украинских и белорусских братьев и дать возможность этому несчастному населению трудиться спокойно.

Советское правительство намерено обнародовать сообщение в указанном духе по радио, в прессе и т. д. немедленно после того, как Красная Армия пересечет границу, и в то же время заявить об этом в официальной ноте польскому послу…»

В разговоре с Шуленбургом «Молотов согласился с тем, что планируемый советским правительством предлог содержал в себе ноту, обидную для чувств немцев, но просил, принимая во внимание сложную для советского правительства ситуацию, не позволять подобным пустякам вставать на нашем пути».

Пройдет чуть больше года — и в Германию для обмена мнениями с рейхсканцлером А. Гитлером, министром иностранных дел И. Риббентропом, а также рейхсмаршалом Г. Герингом и заместителем Гитлера по НСДАП Р. Гессом совершит поездку председатель Совнаркома и народный комиссар иностранных дел В. М. Молотов. Хотя еще в марте 1940 г. Риббентроп через Шуленбурга настаивал на приезде в Германию самого Сталина. «Понятно без слов, что приглашение не ограничивается одним Молотовым. Если в Берлин приедет сам Сталин, это еще лучше послужит нашим собственным целям, а также нашим действительно близким отношениям с Россией. Фюрер, в частности, не только будет рад приветствовать Сталина в Берлине, но и проследит, чтобы он (Сталин) был принят в соответствии с его положением и значением, и он (Гитлер) окажет ему все почести, которые требует данный случай».