– Только для заключенного Борна.

– Но ведь у Управления исполнения наказаний не было в распоряжении подобающей камеры для других заключенных-смертников.

– Мисс Блум, – сказал Линч, – в Нью-Хэмпшире больше нет заключенных-смертников.

Я могла бы, конечно, предположить, что в будущем они непременно появятся, но предпочла не затрагивать эту тему.

– Подвергнет ли повешение Шэя Борна риску жизнь и здоровье других заключенных?

– Нет. В ходе самого процесса – нет.

– Поставит ли под угрозу безопасность офицеров полиции?

– Нет.

– И касательно человеческих ресурсов – ведь для повешения понадобится гораздо меньше персонала, чем для введения смертельной инъекции, я права?

– Вы правы.

– Следовательно, ничья безопасность от перемены способа казни не пострадает: ни работников тюрьмы, ни арестантов. То есть, по большому счету, «обузой» для Управления станут лишь десять тысяч долларов, необходимые для строительных работ. Жалкие десять штук. Я права, господин председатель?

Его взгляд пересекся с взглядом судьи.

– У вас найдется нужная сумма в бюджете?

– Не знаю, – ответил Линч. – Бюджет всегда ограничен…

– Ваша честь, я бы хотела, чтобы к уликам присовокупили эту копию бюджета Управления. – Я по очереди показала бумагу Гринлифу, судье Хейгу и самому председателю. – Вам знакомы эти цифры, господин председатель?

– Да.

– Вы могли бы прочесть вслух выделенную строку?

Линч водрузил на нос очки.

– Обеспечение для высшей меры наказания, – прочел он. – Девять тысяч восемьсот восемьдесят долларов.

– А что подразумевается под «обеспечением»?

– Химикаты, – ответил Линч. – И непредвиденные расходы.

Иными словами, расходы на халатность и разгильдяйство.

– Но если верить вашим показаниям, химикаты должны обойтись всего лишь в четыреста двадцать шесть долларов.

– Мы не знаем, какие еще расходы могут возникнуть по ходу дела, – промямлил Линч. – Блокпосты, регулировка дорожного движения, дополнительная рабочая сила… Это наша первая казнь почти за семьдесят лет. Мы составили избыточный бюджет, чтобы в последний момент не выяснилось, что у нас возникла нехватка финансов.

– Но если эти деньги все равно должны быть потрачены на казнь Шэя Борна, какая разница, на что они пойдут: на покупку пентотала натрия или… на сооружение виселицы?

– Ну… – запнулся Линч. – Это все равно не десять тысяч…

– Верно, – согласилась я. – Вам не хватает ста двадцати долларов. И во столько вы оцениваете человеческую душу?

Однажды я услышала такую фразу: «Когда ты рожаешь дочь, у тебя появляется человек, который будет держать тебя за руку на смертном одре». В первые дни жизни Элизабет я следила за движениями ее крохотных пальчиков с похожими на ракушки ноготками и удивительно крепкой хваткой – и думала, буду ли я сама, много лет спустя, так же крепко держаться за ее руку.

Переживать своих детей – это неестественно. Как бабочка-альбинос, как кроваво-красное озеро, как падение небоскреба. Я уже когда-то прошла через этот кошмар, я не хотела пережить его вновь.

Мы с Клэр играли в черви, и не думайте, что я не заметила заложенной в этой масти иронии. На картах были изображены мультипликационные герои, и, вместо того чтобы стремиться к выигрышу, я просто коллекционировала картинки с Чарли Брауном.

– Мама, – не выдержала наконец Клэр, – играй всерьез!

– Что ты имеешь в виду? – с притворным удивлением спросила я.

– Ты жульничаешь. Но не в свою пользу. – Она перемешала остаток колоды и перевернула верхнюю карту. – Как ты думаешь, почему эту масть назвали «крести»?

– Не знаю.

– Какие это кресты имеются в виду?

За спиной у Клэр кардиомонитор отображал ровное биение ее сердца. В такие моменты сложно было поверить, что она настолько тяжело больна. Но мне было достаточно увидеть, с каким трудом она становится на ноги, чтобы сходить в туалет, – и я тут же вспоминала, как обманчива внешность.

– Помнишь, как ты придумала тайное общество? – спросила я. – Его члены собирались у живой изгороди.

Клэр покачала головой.

– Ничего такого я не делала.

– Конечно, делала! Но ты тогда была еще совсем маленькой, потому-то все и забыла. И попасть в этот клуб мог далеко не каждый. У тебя была печатка со словом «Атказ» и штемпельная подушечка. Ты мне поставила такую печать на руку, и всякий раз, когда я хотела позвать тебя к обеду, я должна была назвать пароль. В сумочке зазвонил телефон, и я кинулась к нему как ошпаренная: в здании больницы мобильная связь находилась под строжайшим запретом, и если бы я попалась, мне было бы несдобровать.